Лодка медленно плыла поперек течения. Старуха все бормотала про зубы, про церковь, которая, без него, батюшки осталась сиротой, про какую то Авдотью, которая украла у соседки курицу и на нее, на Авдотью надо непременно наложить епитимью. Дарбан слушал, не все понимал в этом диком старушечьем выговоре и думал о том, что в облике бизнесмена и охотника ему приходилось убивать, а вот в плаще-рясе священника ни разу.

Лодку он старухе показал причалить в стороне от села. Когда нос суденышка уткнулся в песок, старуха сказала.

— Ох, батюшка, так вить и я грешная. Третьего дню, в пятницу без разрешения божьего оскоромилась яичком из под курочки. Отпустишь ли ты мне грехи мои великие.

Манфред убрал ворот плаща от подбородка и шагнул к ней.

— Прощаю.

Ни стрелять, ни душить ее он не стал. Просто нагнул седую, в белом чистеньком платочке голову в речную воду и подождал пока тело не перестало биться в судорогах. Потом положил легкое тело в лодку и толкнул по течению. Какая святая смерть! Плыви, праведница к Богу в рай!

Далее уже никаких неожиданностей не происходило. За ночь Дарбан отмахал последний отрезок пути и вскоре уже стоял за кустами, перед которыми возвышалась железнодорожная насыпь. Внимательно оглядевшись на предмет присутствия в этом глухом уголке посторонних, Манфред неторопливо пошел по шпалам на запад.

Он не искал станцию, чтобы ехать пассажиром. Станции, населенные пункты, это опасно. Как раз в таких местах и ждут его сейчас те, кому он не должен попадаться на глаза. Он искал тот участок пути, где рельсы делают поворот. Там поезд снизит скорость, тогда и можно будет зацепиться за какой-нибудь из вагонов. Товарный, конечно. Потом спрятаться среди бревен или ящиков и проехать километров пятьсот-семьсот. Затем сменить состав и снова в путь. И так до Иркутска или Новосибирска. Как карта выпадет. А там уже с новыми документами, сменив внешность можно будет и на пассажирский пересесть. Главное — оторваться подальше.

Удобное место вскоре нашлось. Крутой поворот перед мостом через распадок. Здесь машинисты наверняка тормозят.

Несколько часов Дарбан стоял рядом с насыпью, провожая взглядом проходящие мимо него товарняки. Их было много. Каждые двадцать-тридцать минут рельсы начинали вздрагивать, издалека доносился, обгоняя состав мощный ровный гул и вскоре из-за поворота появлялся тепловоз, а то и спарка. Мимо Дарбана, обдавая его запахами бензина, смолы и древесины проползали цистерны, платформы, холодильники. Тяжело дыша, локомотив медленно втягивал длинный хвост из сотни вагонов на мост, издавал победный гудок и начинал наращивать скорость.

Когда рельсы завибрировали в очередной раз, Манфред решил — пора. Он дождался, когда тепловоз максимально замедлит ход и полез на насыпь.

Все прошло как нельзя лучше. Состав тащился едва-едва и никакого труда не составило ухватиться за скобы, которыми был утыкан бок вагона. Несколько быстрых шагов по ходу, прыжок и ступни почувствовали не хрусткость гравия, а металлическую прочность железного прута. Дарбан взобрался по скобам и спрыгнул внутрь вагона.

К его неудовольствию вагон оказался наполнен углем. Вымазаться с головы до ног в антрацитовой пыли — что тут хорошего? Манфред стал подумывать, не перебраться ли ему в соседний вагон, который вез какие то полипропиленовые мешки то ли с цементом, то ли с мелом но решил не торопиться. Он порядком устал и тело требовало отдыха.

Уголь в вагоне был насыпан тремя большими кучами с двумя провалами между ними. Манфред пристроился около нагретого солнцем борта впереди, чтобы не несло в лицо угольными крошками, некоторое время прислушивался к ровному стуку колес и незаметно задремал.

Пробуждение было неожиданным. Угольная куча у его ног внезапно ожила. Зашевелилась, заворочалась разбрасывая комки, приподнялась и из нее появилась какая то черная тряпка. Манфред вскочил, тут же упал от вагонного толчка и уже лежа судорожно выхватил из-за пазухи пистолет.

Вслед за тряпкой из угля появилась рука, такого же черного цвета как и тряпка. Короткие пальцы несколько раз судорожно схватили воздух, рука описала полукруг, разбрасывая уголь и наконец из антрацитовой кучи появился сам владелец конечностей — вначале голова с лицом кочегара, потом туловище. Негритос поневоле вывернулся, вытащил ноги и, широко разевая рот огляделся.

Перед Дарбаном сидел коренастый широкоплечий парень в темной робе, таких же темных штанах и грубых ботинках. На кармашке у него красовалась почти белая полоска материи с какими то то ли буквами, то ли цифрами. Он вытирал чумазое лицо мягкой матерчатой кепкой с козырьком и растерянно смотрел на Манфреда.

Дарбан приподнялся и осторожно отодвинулся к противоположному борту вагона. Следовало пристрелить этого нечаянного попутчика немедленно, но что то подсказывало ему, что торопиться не стоит.

Тем временем парень понемногу пришел в себя. Выражение растерянности исчезло с его лица и на нем проявилась усиленная работа мысли. Дарбан заметил, как он осторожно тянет руку к карману.

Манфред качнул стволом.

— Не надо. Умрешь.

Парень отдернул руку, внезапно зарычал как зверь, попавший в капкан и рухнул навзничь.

— У-у-у… б… дь!! Поймали, суки, да, поймали!? Ну, что сидишь, волчара! Вот он я, бери меня, вяжи! Радуйся! Медальку тебе дадут за Коляна!

Он долго блажил, колотил кулаками по кускам угля и Манфред понемногу стал понимать, кого подбросила ему судьба в один с ним вагон. Похоже, парень был из тех, кого в России за правонарушения после суда отправляют в Сибирь заготавливать лес. И эта работа ему очень не понравилась, если он решил поменять пилу и топор на вагон с углем.

Парень постепенно успокоился. Снова сел и отвернулся от Дарбана, безразлично разглядывая пробегающие мимо состава кедры. Манфред решил взять ситуацию в свои руки.

— Эй, Ко… лян!

Парень хмуро посмотрел на него.

— Чего надо? Наручники хочешь надеть? Давай, пока не выпрыгнул.

Манфред указал на его карман.

— Достань что там у тебя.

Парень молча извлек из кармана остро заточенный прут.

— Выброси его.

Заточка улетела под откос.

— Чего еще?

— Теперь рассказывай.

— Чего «рассказывай»? Допрос в отделении будешь делать.

— Расскажи, кто ты и откуда.

Парень посмотрел на глушитель пистолета и лицо его немного прояснилось.

— Слушай, а ты что, не из лагерной охраны? Ты не мент?

— Тебе какая разница?

Парень хмыкнул.

— Он еще спрашивает! Для беглого большая. Если мент, то мне все, хана. Семерик по суду дали, еще пять за побег. Двенадцать выходит. Семь или двенадцать — разница есть? А если ты не мент…

Парень снова внимательно оглядел Дарбана и со все более возрастающим воодушевлением заключил.