– У вас в поселке есть снегоуборочная машина, только для своих. Наша зимой сломалась, так весь город снегом завалило на целую неделю. Завалило снегом, понятно? А вы не захотели нам помочь, дороги расчистить!

– А вода? – негромко напомнил Ральф.

Все закивали.

– Прошлой зимой меня здесь вообще не было! И насчет воды не я решаю. И к этому Уэстону я никакого отношения не имею…

– Нам плату за электричество задрали до небес, потому что ваш поселок прорву электроэнергии тратит!

– Ваши отходы реку загрязняют!

– Я просто здесь живу, – оправдывался Барри. – Я…

– Уэстону проломили голову, – повторила Лорелин. – А изо рта шла пена – значит, еще и отравили. Маленький совсем, я его знала.

– Не я это сделал!

– Не ты, – согласился Хэнк.

Как только раздался его серьезный голос, остальные притихли.

– Но ты ничего не сделал, чтобы им помешать.

Глядя в глаза старика, Барри вдруг понял, что ему никогда не выиграть этот спор. Для всех окружающих он навеки замаран наравне с другими жителями Бонита-Висты.

– Они убивают наших детей, – сказала женщина у окна.

– Разозлились, что мы не стали плясать под их дудку, и теперь хотят убить наших детей!

Голос Джо дрожал от гнева:

– Сначала собак… Потом детей… Дальше что?

Барри хотелось возразить, однако слова не шли с языка. На первый взгляд, нелепое обвинение, но если честно, Барри не мог с уверенностью его отмести. Ни за что на свете он не станет защищать ассоциацию домовладельцев.

– Лучше возьми еду с собой, – произнес за стойкой Берт.

По голосу было ясно, что это не совет, а приказ.

Взгляд Барри упал на белый прямоугольник картона, прислоненный к кассовому аппарату: «Мы оставляем за собой право ОТКАЗАТЬ в обслуживании ЛЮБОМУ КЛИЕНТУ».

Судя по всему, сегодня он в последний раз здесь обедал. И навынос ему вряд ли что-нибудь продадут.

Барри встал, одним глотком допил воду и подошел к кассе.

Он не удивится, если Берт его и из офиса выгонит. А другое помещение найти будет нелегко, если настроение завсегдатаев кафе выражает общее мнение в городке.

Дома работать запрещает ассоциация, так что он, прямо по старинной поговорке, попал между молотом и наковальней.

Может, поставить палатку в лесу, запитать компьютер от электрогенератора, да там и работать?

Берт хмуро вручил ему промасленный пакет с сэндвичами, взял деньги и молча протянул сдачу. Барри, ни на кого не глядя, прошел прямо к двери. Его шаги громко отдавались в мертвой тишине.

На улице дышалось чуть легче, и подступившая клаустрофобия развеялась. Такое чувство, словно вернулся в реальный мир, проснувшись от навязчиво-бредового сна.

Через пятнадцать минут, расправившись с сэндвичами, Барри вновь погрузился в мир смерти и сверхъестественных ужасов. Неприятное происшествие отступило на задний план, оставшись в глубине сознания как живописная деталь, которую можно использовать в новом романе.

Он писал очередную главу от лица монстра. Пальцы летали по клавишам, не поспевая за мыслью, как вдруг тишину офиса нарушил звон разбитого стекла. В окно рядом с компьютером влетел бейсбольный мячик, веером посыпались осколки. Барри машинально пригнулся. Может, просто дети нечаянно отбили мяч не в ту сторону, однако в глубине души Барри в этом сомневался. Подождав немного, он выскочил на крыльцо и увидел человека, убегающего в сторону кафе.

Что это – просто предупреждение или начало систематической травли? Оба варианта казались малопривлекательными. Перед уходом Барри скопировал рабочие файлы на дискету, которую забрал с собой.

Было около полуночи. Они лежали в постели и молчали под тихое бормотание телевизора.

– Может, нам уехать? – вполголоса спросила Морин.

– Нет, – ответил Барри, чувствуя крепнущую решимость. – Не доставлю этим уродам такого удовольствия.

Морин протянула, пародируя техасский акцент:

– Никто не выгонит нас из города до заката!

– Вот именно.

– По принципу «пусть нам будет хуже»? Ни одна фирма в Корбане не станет со мной работать. Я не преувеличиваю.

– И не надо. Ну их, придурков. Я на двоих прекрасно заработаю.

– Я не хочу бросать профессию из-за того, что ты уперся и непонятно с кем решил мериться пиписьками!

– А как насчет калифорнийских клиентов?

– Несколько еще остались, – признала Морин. – Но не в этом дело! Если вернуться в Калифорнию, я бы втрое больше набрала.

– У тебя есть электронная бухгалтерская империя.

– С этим тоже проще будет в Калифорнии.

– Не хочется удирать, поджав хвост. И потом, обидно, что нас обвиняют, когда мы ни сном ни духом.

– Вот и огребаем с обеих сторон – и от ассоциации, и от ее противников. Не понимаю, зачем дальше мучиться.

– Потому что мы любим наш дом. Потому что нам здесь нравится. Все те же причины, по которым мы решили здесь поселиться. Ничего не изменилось. Подумаешь, стало меньше друзей…

Морин вздохнула.

– Купили бы мы участок не здесь, а в городе…

– В городе мы бы не купили. Правду сказал Рэй: мы живем здесь, потому что нас привлекают красивые виды, асфальтированные дорожки и хорошие дома. Нам хочется жить в сельской местности, только в ее улучшенном варианте, как в кино. Вот и расплачиваемся теперь… Скажи честно, понравилось бы тебе жить в трейлере или в какой-нибудь развалюхе на окраине Корбана?

– Можно построить собственный дом.

– Ага, в окружении работяг, которые колотят своих жен. И с завистью смотреть издали на Бонита-Висту…

– Значит, тут классовый вопрос?

– Ну да, – отозвался Барри. – Выходит, так. Об этом сейчас не принято говорить, все старательно делают вид, что классовых различий не существует, но они есть. Мы с тобой – образованные, обеспеченные люди, а из местных большинство хорошо если среднюю школу закончили, за пределы штата никогда не выезжали. Нам с ними не ужиться.

Барри вспомнил, как пригласил к себе приятелей из кафе, и ему вдруг стало страшно: он рассуждает о них совсем как эти, из ассоциации.

– Нам и здесь ни с кем не ужиться, – сказала Морин.

Барри изобразил сладенькую улыбочку и захлопал ресницами.

– Разве нам друг друга мало?

Морин ответила не сразу.

– Я не буду вечно терпеть. Ты можешь писать книги где угодно: хоть здесь, хоть в Калифорнии, хоть в Нью-Йорке. А я – бухгалтер, я работаю с людьми. Посмотрим, как пойдет работа по интернету, но я ничего не обещаю. Если почувствую, что больше не могу тут оставаться, мы сейчас же уедем.