— Боря всегда был ответственным и педантичным в плане документов, — мама закрыла папку.

Последнее, о чем мне сейчас хотелось думать, так это об этих бумажках. Я глаза открыть нормально не могла, потому что они опухли и постоянно жгли из-за слёз. Мозг будто расплавился. Не хотелось ни есть, ни пить, ни говорить.

Я прекрасно понимала, что у мамы с папой были очень непростые отношения, но… Она совершенно не выглядела расстроенной. Ева иногда похныкивала, но я не видела на ее лице слёз. Кажется, что дядя Егор был более подавленным, чем мать с сестрой. И за это я их ненавидела. В этой ненависти я находила спасение. Как можно ковыряться в бумажках, когда в нашей семье случилось такое?! Семья… Мне вдруг захотелось отчаянно расхохотаться. Согнуться пополам, обхватить себя руками и смеяться-смеяться-смеяться пока не задохнусь. Пока не начнет драть носоглотку и пока не останется ни слезинки.

— Завтра же займемся этим вопросом, — твёрдо заявила мама. — Квартира приличная. Убраться нужно будет там. Перестановку сделать. Кое-какую мебель заменить. На тебя перепишем, Ева.

— Что? — этот удивленно-возмущенный вопрос принадлежал дяде Егору. — Не уверен, что это хорошая идея. А Ляна?

— Она же ведь у нас уже девушка заграничная, не так ли? — мама наградила меня холодным недовольным взглядом.

— Да какая разница? Заграничная или нет? Мы ведь уже обсуждали этот момент. Еве достанется наша квартира, а Ляне — папина. Это честно.

— Борина гораздо больше нашей, — мама встала из-за стола.

— Наша тоже не хуже.

— Ты ничего не понимаешь.

— Хватит! — вскрикнула я и ударила кулаком по столу с такой силой, что по пальцам и ладони мгновенно разлилась отрезвляющая боль.

Даже Ева вздрогнула и удивленно взглянула на меня, хотя до этого момента сосредоточенно занималась подпиливанием ногтей.

— Хватит обсуждать всю эту ерунду и делать вид, будто ничего серьезного не произошло! — голос сорвался, и я всхлипнула.

— Ляна, ты не в себе, — произнесла мама таким голосом, будто я и в самом деле была умалишенной.

— Не в себе?! — мои глаза широко раскрылись.

— Мам, это она так злится, потому что вы мне квартиру хотите оставить, — вставила Ева и спрятала пилочку в косметичке.

— Какая к черту квартира?! — кажется, так громко я еще никогда в своей жизни не кричала.

В груди скрутился удушливый клубок, сотканный из злости и ненависти.

— Отец умер! А вам только интересны метры его квартиры! Заняться переоформлением можно и позже! Но вам плевать на то, что он в земле теперь, да?! — я посмотрела сначала на мать затем на сестру. — Деньги! Вот что вам постоянно нужно! Деньги! Метры! Выгода! — крик колол глотку. Я задыхалась от собственных эмоций.

— Ляна, Ляна, — дядя Егор хотел взять меня за руку, но я не позволила. — Успокойся, пожалуйста, — примирительным тоном добавил он.

— Нет, дядя Егор! Нет! Я молчала. Долго молчала. Но больше не стану.

— Это ты будешь мне говорить про выгоду и деньги? — мама вжалась ладонями в крышку стола и посмотрела на меня исподлобья. — Пристроила свой зад под боком у богатого ублюдка и решила, что теперь может нас жизни учить? Укатила от своего папаши на другой континент. Что ж ты с ним не осталась? Лишила сестру работы!

— А Ляна у нас всегда считала себя лучше нас.

— Прекратите! — рявкнул дядя Егор.

Я шумно втянула воздух и вытерла с ресниц застывшее слёзы. Повисла пауза. Мысли в моей голове грохотали и вращались с оглушительным ревом, но… Я не хотела ничего говорить или доказывать. Всё равно ведь мать меня не поймет. Мы всегда говорили на разных языках. Я не могла здесь находиться. Мне стало противно.

Я ушла в прихожую.

— Лян, ты куда? — донесся из кухни голос отчима.

— Пусть идет, — выплюнула мама.

Я быстро обулась и схватила свой рюкзак.

— Лян, подожди! — дядя Егор выскочил в прихожую. — Мы сейчас все на взводе. Не нужно горячиться.

— Я не горячусь, дядь Егор, а делаю так, как считаю нужным. Мне здесь делать нечего. Я ни на что не претендую.

— Но, как же это, — он растеряно посмотрел на меня. — Как так?

— Никак. Дядь Егор, не пытайтесь склеить то, чего никогда не существовало. Простите, — я закинула рюкзак за плечо и вышла на лестничную площадку.

На нашем этаже не работала лапочка, но так даже было лучше. Мне отчаянно хотелось побыть там, где темно и тихо.

Мне нужно было сегодня вечером отправить фотографии заказчику. На прошлых выходных крупно повезло и возник шанс немного подзаработать. Сегодняшний день я провела за ноутом. Рядом стояла чашка с недопитым и давно уже остывшим кофе. В квартире витала тишина. Обычно, я любила включать музыку, когда занималась обработкой. Но в последнее время я не выносила любой посторонний шум.

Работа вытиснила из головы любые мысли, связанные с семьей и последним разговором с матерью. Я ни о чем не жалела. Высказала всё, что накипело и ушла. Практически сожгла мосты. Разве что было жаль дядю Егора. Он ни в чем не виноват. Просто оказался между молотом и наковальней.

Протерев уставшие глаза, я откинулась на спинку кровати и посмотрела в потолок. Хотелось бросить всё к чертовой матери, собрать вещи и уехать к Киру. Но… Наш последний разговор был откровенно ужасным. В тот злополучный день Елена провела меня. Мы на прощание даже обнялись. Она пожелала мне быть сильной и заявила, что время — лучшее лекарство. Очень хотелось в это верить.

Ни с Киром, ни с Еленой я больше не связывалась. Казалось, что тот небольшой период моей жизни, проведенный в Нью-Йорке, был всего лишь сном. Словно мы не встречались и никогда не знали друг друга. Не могла же я вот так просто взять и заявиться к Киру. Или могла? Всё слишком сложно. Я не имела права что-то требовать от Кира. Да я вообще никогда ничего ни от кого не требовала, предпочитая полагаться на свои силы.

Но сейчас… Мне чертовски не хватало вот этого жесткого, холодного спокойствия Маршала. Не хватало его присутствия и этих немного нелепых фраз о ноющей грудине или сжимающимся желудке. Кир описывал свои эмоциональные ощущения с помощью физиологических процессов, что происходили с его организмом. Нетипичные признания, в чем-то даже забавные. Порой Маршал выглядел, как большой растерянный ребенок.

Его взгляд… Я слишком четко запомнила его взгляд в нашу последнюю встречу. Он не обвинял. В нем не было разочарование. Но сложилось такое впечатление, что Кир провалился в себя, свои страхи и боль. Я волновалась о нем. Но мой прежний телефон остался в Нью-Йорке. Всё это было так по-дурацки. Началось странно и завершилось точно так же.

Закрыв на несколько секунд глаза, я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. В горле образовался до тошноты знакомый невыносимый комок. Я не хотела больше плакать. Но в мыслях всё еще жил голос отца. Это было слишком… Порой мне казалось, что я не смогу выдержать такую объемную боль. Ее слишком много для меня одной. Такое ощущение, что я превратилась в маленькую девочку, случайно потерявшуюся среди толпы взрослых. Ищу отца, но никак не могу найти. Вижу лишь знакомую спину, она отдаляется-отдаляется и… Я не могу добежать, протолкнуться. Спотыкаюсь, падаю, плачу и больше не вижу этой знакомой спины. Это чертовски больно. Сжав руки в кулаки, я открыла глаза, сморгнула слёзы и продолжила работать с фотографиями.