Снарягу я брал в спортивной каптерке – такие были на каждой палубе, бухту четырнадцатимиллиметровой веревки, обвязку, дюралевую «восьмерку» для спуска и карабин. А еще Надя вручила мне свою косметичку, я так понял, что в ней есть полезные вещи.

Иллюминатор я открывал универсальным ключом от Обличителя, это ж цифровой коннектор, который, то ли подбирает, то ли хранит код открытия, подходящий для замка. Тот открылся, я открутил несколько задраек, иллюминатор задрожал, а когда открутил последнюю, полетел как снаряд из пушки, чуть не снеся мне голову.

А вслед за ним с неистовым воем ворвался ветер, сразу создав тысячу вихрей на палубе, бодро закружив все, что было весом меньше трех килограммов.

Я, помахав Наде рукой для бодрости, рывком вышел из проема иллюминатора. Увидел океан под собой и зажмурил глаза из-за невыносимого зрелища – да разве ж с этой кипящей бесконечной массой можно поиграть в игры? От рева стихий забило уши. Когда я пришел в себя, то понял, что не могу спускаться. Ветер прибивает мое тело к борту, а при любой попытке двинуться, меня начинает мотать, как блоху на шерстинке, которую бьет лапой медведь. Свободный конец веревки бешено бросала вода, беснующаяся внизу.

Но все же я начал спуск, пытаясь попутно обнять борт. Прошел десятую часть пути вниз и потерял половину сил. Остановился, чтобы отдохнуть; если можно назвать отдыхом, когда тебя швыряет из стороны в сторону, словно боксерскую грушу под ударами тяжеловеса. Точнее, рассвирепевшего Посейдона. Сейчас бы не помешало мне весить килограммов на пятьдесят побольше.

Водой меня стало хлестать и заливать, когда осталось метров семь до лацпорта. Теперь волны в компании с ветром по полной издевались надо мной, не давая передышки хотя бы на три секунды. Но я уже у лацпорта – вижу стыки двери, даю сигнал оторванной голове Обличителя, который должен через грузовую систему открыть водонепроницаемую дверь. «Пора, мать твою!» Почему-то я поверил, что он действительно хочет, чтобы я встретился с Зеффом.

Ненароком оглянувшись, я увидел в кабельтове волну, настоящую адскую махину могильного темно-зеленого цвета, высотой раза в два выше, чем остальные, перед которой девятый вал Айвазовского был просто струйкой из-под задней лапки таксы. Мамма миа. Скоро Большая Сатана должна была обрушиться всей своей многотонной массой на меня и размазать.

Я не забился в панике. Наоборот даже отключился немного. Я – пена, просто пена, сползающая по борту.

И тут дверь лацпорта поползла в сторону. Я кое-как ухватился одеревеневшими пальцами за край проема и последним рывком впихнул себя внутрь. Дернул рычаг закрытия лацпорта. Дверь поползла назад, но нарочито неспешно. Бешеный поток воды ударил в проем. Меня швырнуло, крутануло пять раз вокруг всех осей и шмякнуло о переборку.

Все помещение заполнилось бурлящей водой, а мне уже не хватает воздуха. Дверь лацпорта закрывается, но так медленно, как будто издевается. Я дернулся к ней, помочь, но встречный поток воды не пускает меня. Тогда надо проплыть по круговороту и зайти сбоку, чтобы руками подтолкнуть ее. А воздуха нет от слова совсем. Удушье распирает меня изнутри – еще немного, и порвет мозг – тогда я труп. Вот я у двери, толкаю ее, ничего не соображая. Наконец, чувствую, что вода идет назад, теперь цепляюсь за дверь, чтобы меня ненароком не вытащило наружу. Надо чуть выждать, чтобы в помещении появилось пространство для дыхания. А куда дальше ждать, легкие сжались и схлопнулись, темные пятна проели мой мозг.

Вода все же отошла от моего лица. И я вздохнул. Рай, в натуре. Дверь закрылась, отгородив меня от океана – рай в квадрате. Господи, как же я люблю дышать.

Семь лет назад. Лазурный берег

Со всех сторон от него была насыщенная синева. Тем, кто снаружи, вода кажется одинаковой и молчаливой. Особенно якобы печальна и тиха, как смерть – Глубина. На самом деле оттенков в ней – цветовых, температурных, вкусовых, по прозрачности и проницаемости взглядом – не меньше, чем на суше. И она говорит многими голосами. Хотя смерть в ее владениях тоже обильно присутствует. То, что медленными белыми хлопьями, изрядно похожими на снег, опускается вниз – останки прежде живых существ.

Ка слышал мощное урчание пучины. Вода полнилась разговорами морских существ. Кто-то ищет кого-то, чтобы слопать. Или ищет, с кем поиграть. Или сперва поиграть, а потом слопать. Или познакомиться в матримониальных целях. Или наставить потомков на путь истинный. Или собрать команду единомышленников, чтоб вместе бродяжить по морям. Некоторые особо крупные господа и дамы обожают общаться друг с другом на расстоянии тысяч километров – звук в воде, если умеючи его издать, в нужном слое, в состоянии пробежаться по всему океану. И тему общую всегда находят – насчет питания или насчет воспитания молоди. Вспомните, как иногда разговаривают друг с другом с разных концов автобуса два выходца из южных краев, нисколько не смущаясь толпы остальных пассажиров. Под водой примерно то же самое.

Здесь слышны разговоры дельфинов – они окликают друг друга с любого расстояния по имени: брат Петя, не узнаешь брата Жору? Жужжание больших рыбьих косяков – рыбонька моя, не потеряйся, держись всегда моего хвостика. Крики китов – у них есть мудрые вожди, которые отдают указания на сотни миль – плыви, мой верный, в Южное полушарие. И шепот планктона, изначальной жизни, лежащей в основе бесчисленных пищевых цепочек.

Организм Ка замечательным образом способен настраиваться на условия среды. Дыхательный центр теперь сам предотвращает непроизвольный вздох – а иногда и под водой бывает душно, особенно если застываешь на месте. Центр в продолговатом (про него доктор Олленбергер сказывал) мозгу стал регулировать ритмы обоих сердец, замедляя их при длительном погружении. Ка научился вмешиваться в работу тех органов, которые раньше были недоступны сознанию. Это, конечно, не так, как у штурмана в ходовой рубке судна, который скажет «малый ход», и судовая машина сбавляет обороты. Ка точно течет вместе с кровью, чувствуя вязкость жидкости, подталкивавая ее в пузырчатую гущу легких или выжимая ее из каких-то сосудов. Может поглаживать одно из своих сердец, как котенка, успокаивая и замедляя его.

Когда Ка отрубался от усталости, то продолжал пересекать водные просторы на автопилоте, то есть полуспал-полубодрствовал на плаву. Что-то наблюдая в яви, а что-то в не-яви. Там он видел серебристые сполохи, которые растягивались в нити, дрожащие, трепещущие и даже жужжащие. Иногда они рассыпались ворохом искр, а порой становились будто бабочки с серебристыми крылышками и, слетаясь, образовывали новые ниточки. В своем полусне Ка двигался вдоль такой посверкивающей нити, которая показывала ему путь в пространстве и времени…

В полусне он даже лучше чувствовал самых молчаливых и опасных обитателей пучины, которые обычно становятся слышны, когда уже убивают свою жертву, звучно вырывая зубастой пастью сразу пять кагэ мяса. Впрочем, однажды Ка столкнулся нос в нос с семиметровой зубастой красавицей. И только то, что он с перепуга направился прямо на нее, заставило белую акулу свернуть в сторонку. Он еще долго и с содроганием вспоминал ее улыбку в триста зубов.