– Как вас зовут? – спросила королева.

– Перине Леклерк.

– А кто ваш отец?

– Эшевен Леклерк, хранитель ключей от ворот заставы Сен-Жермен.

– А вы чем занимаетесь?

– Я продавец оружия в Пти-Пон.

– И вы хотите оставить ваше занятие, чтобы поступить на службу к шевалье де Бурдону?

– Я готов от всего отказаться, лишь бы видеть Шарлотту.

– А вы справитесь с новой службой?

– Ни с одним из видов оружия, которое я продаю, будь то палица или кинжал, арбалет или копье, я не управляюсь так хорошо, как с хорошей лошадью.

– А если я добьюсь для вас этого места, будете ли вы мне преданы, Леклерк?

Молодой человек, глядя прямо в глаза королеве, твердо сказал:

– Да, государыня, если это не будет противно моему долгу перед богом и его величеством королем Карлом.

Королева слегка нахмурилась.

– Отлично, – произнесла она, – можете считать, что дело сделано.

Влюбленные обменялись взглядом, полным несказанного счастья.

Но тут до них донесся невообразимый шум.

– Что это? – спросила королева.

Шарлотта и Леклерк бросились к окну, выходящему во двор.

– О боже! – вскричала девушка в страхе и одновременно с удивлением.

– Да что там? – вновь проговорила королева.

– О ваше величество! Двор полон стражников, они разоружили весь гарнизон. Сир де Жиак и сир де Гравиль пленены.

– Это, видимо, дело рук Бургундцев? – сказала королева.

– Нет, – отвечал Леклерк, – судя по белому кресту, это Арманьяки.

– О! – сказала Шарлотта, – да вот их вожак – мсье Дюпюи. А с ним два капитана. Они, должно быть, спрашивают, где апартаменты королевы: им показывают на эти окна. Они направляются сюда… вошли, поднимаются наверх.

– Прикажете их арестовать? – спросил Леклерк, наполовину вынув кинжал из ножен.

– Нет, нет, – с живостью ответила королева. – Молодой человек, спрячьтесь в этой комнате, возможно, вы мне понадобитесь, если никому не известно, что вы здесь, в противном случае – вы погибли.

Шарлотта подтолкнула Леклерка к полутемной каморке, находившейся за изголовьем ложа королевы. Королева спрыгнула с кровати, набросила на себя просторное платье из парчи, отделанное мехом, и, не имея времени подпоясаться, обхватила талию руками; ее волосы, как мы уже говорили, падали с плеч и спускались ниже пояса. В тот же миг Дюпюи, сопровождаемый двумя капитанами, вошел в комнату и приподнял портьеру. Не снимая головного убора, он сказал, обращаясь к Изабелле:

– Ваше величество королева, вы – моя пленница.

Изабелла издала возглас, в котором ярость смешалась с удивлением, ноги у нее подкосились, и она без сил села на кровать. Затем, взглянув на того, кто осмелился адресовать ей столь непочтительные слова, она произнесла с язвительной усмешкой:

– Да вы с ума сошли, Дюпюи.

– К несчастью, рассудок потерял его величество наш король, – отвечал Дюпюи, – иначе, сударыня, я бы уже давно сказал вам то, что вы только сейчас услышали.

– Я могу быть пленницей, но я пока еще королева, да и не будь я королевой, я женщина, так снимите же шляпу, мессир, ведь сняли бы вы ее, разговаривая с вашим повелителем – коннетаблем, ибо это, конечно, он послал вас сюда.

– Вы не ошиблись, я явился по его приказу, – отвечал Дюпюи, медленно, как это делают по принуждению, стаскивая с головы свой головной убор.

– Пусть так, – продолжала королева, – однако с минуты на минуту должен явиться король, и мы посмотрим, кто тут хозяин – он или коннетабль.

– Король не приедет.

– А я говорю, что вот-вот приедет.

– На полпути он повстречал шевалье де Бурдона.

Королева вздрогнула, Дюпюи заметил и улыбнулся.

– Так что ж? – сказала королева.

– Так вот. Эта встреча изменила его планы, а также, вероятно, и намерения шевалье: он намеревался вернуться в Париж один, а сейчас его сопровождает целый эскорт; он рассчитывал остановиться во дворце Сен-Поль, а его препровождают в Шатле.

– Шевалье в тюрьму! Но за что?

Дюпюи улыбнулся.

– Вы должны это знать лучше, чем мы, ваше величество.

– Но его жизнь в безопасности, надеюсь?

– Шатле рядом с Гревской площадью, – сказал, усмехаясь, Дюпюи.

– Вы не осмелитесь его убить.

– Ваше величество королева, – произнес Дюпюи, высокомерно глядя на королеву немигающим взглядом, – вспомните о монсеньере герцоге Орлеанском: он был первым в королевстве после его величества короля; у него было четверо слуг, освещавших ему дорогу, два оруженосца, несших копье, и два пажа, несших шпагу, когда он шел в свой последний вечер по улице Барбетт, возвращаясь с ужина, который давали вы… Между столь высокой особой и жалким шевалье огромная разница. Раз оба совершили одно и то же преступление, почему же им не понести одно и то же наказание?

Королева вскочила, ее лицо пылало от гнева, казалось, кровь брызнет из жил; она протянула руку к дверям, сделала один шаг и хриплым голосом произнесла лишь одно слово: «Вон!»

Обескураженный Дюпюи отступил на шаг.

– Хорошо, государыня, – сказал он, – но прежде чем выйти, я должен добавить еще кое-что к сказанному: воля короля и монсеньера коннетабля повелевает вам без промедления отправиться в Тур.

– В вашем обществе, разумеется?

– Да, ваше величество.

– Так это вас выбрали мне в тюремщики? Завидная должность и очень вам к лицу.

– Человек, который задвинет задвижку за королевой Франции, – немалое лицо в государстве.

– Вы полагаете, – проговорила Изабелла, – что палач, который отрубит мне голову, заслуживает дворянства?

Она отвернулась, всем своим видом показывая, что сказала достаточно и дальше говорить не желает.

Дюпюи скрипнул зубами.

– Когда вы будете готовы, государыня?

– Я дам вам знать.

– Я уже сказал, что вашему величеству следует поторопиться.

– А я вам сказала, что я королева и хочу, чтобы вы вышли.

Дюпюи чуть слышно пробормотал какие-то слова: все в государстве знали, какое влияние имела Изабелла на старого монарха, и он вздрогнул, представив себе, что будет, если она, оказавшись вблизи от короля, вновь заберет над ним власть, лишь на миг выскользнувшую из ее рук. Поэтому Дюпюи поклонился с почтительностью, которую он не выказывал до сих пор, и, повинуясь приказу королевы, вышел.

Едва портьера опустилась за ним и двумя сопровождавшими его людьми, как королева рухнула в кресло, а Перине Леклерк выскочил из своего укрытия; Шарлотта рыдала.