и к тому же получали субсидии от правительственных и муниципальных организаций, Гистадрута или Еврейского агентства. Во всяком случае, все театры пользовались безусловной любовью зрителей. Согласно статистическим данным ЮНЕСКО, в 1965 г. Израиль вышел на первое место в мире по количеству театральных посещений и ежегодному числу спектаклей на душу населения.

Еще один весьма значимый критерий интеллектуального уровня общества — степень распространенности печатного слова. К 1975 г. в Израиле выходило 24 ежедневные газеты — 13 на иврите и и на иностранных языках. Вне зависимости от их политической ориентации, профессиональный уровень этих изданий был в целом весьма высок, они были интересными и хорошо читались. Помимо газет, в Израиле выходило более 400 периодических изданий, 300 из них — на иврите. Страна занимала второе место в мире по числу печатных изданий на душу населения: не менее 2 тыс. книг ежегодно, включая переводные издания. В Израиле имелось порядка 70 издательств. К этому следует добавить более чем тысячу библиотек с общей численностью фондов 9 млн единиц хранения (по состоянию на 1975 г.). Разумеется, все эти культурные богатства распределялись отнюдь не равномерно между европейской и восточной общинами, но, тем не менее, в целом этот феномен отражал, с одной стороны, растущее материальное благосостояние израильтян, а с другой стороны, тягу евреев к культуре. В Израиле, собственно говоря, все подобного рода изъяны и недостатки уже не были связаны с положением дел в сельском хозяйстве или с общеполитической ситуацией. Это были, скорее, лишения, вызываемые состоянием изоляции в крошечной стране с засушливым климатом, значительно удаленной от привычной европейской среды; стране, где человек лишен возможности путешествовать и постигать что-то новое для себя, лишен простых и незамысловатых радостей досуга и комфорта. Как следствие, израильтяне были вынуждены создавать свои культурные достижения и получать от них удовлетворение, пользуясь в основном своими внутренними возможностями и ресурсами.

В поисках самоидентификации и стиля

Израильтяне были также вынуждены заняться вопросом самоидентификации. Откровенно говоря, представляется сомнительным, чтобы граждане какой-либо другой страны были столь же одержимы стремлением осознать свое место в общеисторическом контексте и определиться со своим статусом. “Кто мы такие?” “Что значит быть израильтянином?” “Какова наша роль на Ближнем Востоке?” Никому из мыслящих израильтян не удавалось уйти от этих навязчивых вопросов. Проявление настойчивого интереса к своим корням во многом объясняет, почему археология играет столь значительную роль в жизни израильтян — и как хобби, и как профессиональное занятие. Безусловно, нигде в мире стремление к познанию прошлого, к поискам памятных мест и предметов древности не обрело масштабов национального пристрастия, а то и призвания. Археологические находки и экспонаты, лекции, дискуссии, даже конкурсы и викторины — все это вызывало едва ли ни фанатичный интерес всех слоев израильского общества. По выходным дням десятки туристических групп, закинув рюкзаки за плечи, в надежде на удачу отправлялись в поля или пыльные вади в поисках черепков или глиняных фигурок. Случалось, что этим любителям суждено было совершить серьезные открытия — например, обнаружить черепки со строчками из легенды о Гильгамеше[86] или синагогу византийского периода, или же артефакты[87] эпохи неолита[88]. Но обычно любительские находки все же ограничивались древними монетами или керамикой — и тем не менее они становились экспонатами музеев местного значения. Такой музей имелся практически в каждой школе, в каждом поселении, не говоря уже о крупных населенных пунктах Израиля. И во многих городах существовали собственные археологические общества, чья деятельность субсидировалась муниципальными советами.

Однако большинство открытий делалось, разумеется, профессиональными археологами, работавшими в системе Управления древностей, в Обществе изучения Земли Израиля и на факультете археологии Еврейского университета. Все находки, сделанные этими специалистами, несомненно, представляли общенациональный интерес. Так, сообщение относительно найденных в начале 1950-х гг. еще нескольких свитков Мертвого моря было помещено на первых страницах всех газет страны. Лекции, посвященные этой находке, читались видными учеными-гебраистами и неизменно собирали полные залы. Теме свитков Мертвого моря были посвящены две пьесы и три кинофильма. Большое внимание израильской общественности привлекли раскопки, которые в 1955–1959 гг. проводились под руководством профессора Игаля Ядина в Тель-Хацоре, древнем ханаанском городе Верхней Галилеи. В конце 1959 г. Ядин обнаружил в районе Мертвого моря письма, написанные Бар-Кохбой[89], вождем антиримского восстания в Иудее во II в.; это, еще более знаменитое, открытие не сходило с газетных страниц на протяжении нескольких месяцев и стало темой многочисленных школьных сочинений. Такие археологические находки давали израильским евреям, как репатриантам, так и уроженцам страны, более значительные основания для обретения чувства национальной самоидентификации, нежели сионистская пропаганда. Окаменевший черепок с ивритской надписью времен царя Ахава[90], найденный при раскопках кирпич из древней стены Иерусалима, кучка шлака, обнаруженная на месте, где были медные копи царя Соломона[91], реставрированная колонна византийской синагоги, пергаментный свиток из пещеры Мертвого моря — все это были реальные, ощутимые доказательства связи израильтян со своим прошлым.

Именно эта тема глубоких исторических корней еврейского народа нашла особое выражение во всех жанрах израильского художественного творчества, главным образом в музыке и в изобразительном искусстве. Разумеется, эстетические принципы и тенденции, характерные для искусства Палестины и Израиля, были разнообразными и эклектичными. В 1920-х гг. Реувен Рубин, уроженец Румынии, один из первых и наиболее известных палестинских еврейских художников, стал основоположником любимого многими жанра романтичных пасторальных ландшафтов, изображая ласкающие глаз деревья, фермы и сады. Романтическая ностальгия пронизывала и работы Нахума Гутмана, писавшего в 1920-х гг. Яфо, этот “маленький Тель-Авив”, с его лошадьми, повозками, закутанными в чадры арабскими женщинами и архитектурой восточного стиля. Библейские символы причудливо сплетались на тщательно выписанных холстах Мордехая Ардона. Библейская символика характерна и для творчества Моше Кастеля, потомка старинной сефардской семьи, жившей в Палестине уже на протяжении пяти веков, который воссоздавал в своих работах символы Писания и средневековые каббалистические темы, постоянно меняя свой стиль; последний из “периодов” Кастеля уходит столь глубоко в древнюю историю Святой земли, что его полотна отходят от живописи, приближаясь к орнаменту и являя зрителю изображение древнего семитского шрифта, напоминающего одновременно и арабский, и иврит. Что же касается других известных израильских художников, таких, как Марсель Янко, Иосеф Зарицкий, Авигдор Стемацкий[92], то в их работах было непросто проследить какие бы то ни было “древнееврейские” черты и признаки. Молодая страна представляла такое скопление талантов, такое количество собранных вместе работ всех жанров, ориентированных, похоже, на безграничный международный рынок, что в живописи и скульптуре было намного сложнее идентифицировать их жанровую принадлежность, нежели в музыке и литературе.

Несомненно, еврейские композиторы Палестины в первую очередь были склонны следовать музыкальному стилю