первые рассказы стали публиковаться в известных ивритских периодических изданиях в 1920-х гг., когда он еще жил в Европе, а в 1930 г. увидел свет его первый роман, Бе-ишув шель пар (“В лесном поселке”). Но только прожив в ишуве около десяти лет и выпустив в начале 1940-х гг. первый том избранных сочинений, Хазаз получил признание как один самых читаемых и уважаемых ивритских писателей. Апокалипсические настроения пронизывают все произведения Хазаза, будь то описание маленького украинского городка в послереволюционные 1920-е гг., еврейского изгнания и возвращения в Палестину в 1930-х гг. или жизни йеменской общины в Сане и Иерусалиме. Создается впечатление, что каждый поступок его персонажей имеет едва ли ни мировое значение. Дело в том, что для Хазаза каждое из утопических учений — коммунизм, религиозное мессианство и даже сионизм — несет в себе семена скрытой трагедии. Авторское мировоззрение становится совершенно очевидным, когда он обращается к истории восточной и йеменской общин. Душевная боль не позволяет ему вести рассуждения о Катастрофе европейского еврейства, и потому Хазаз излагает свое видение истории на примере йеменских евреев. Как ни удивительно это звучит, но необычная малочисленная, отчасти арабизированная община оказалась идеальной средой для рассуждений Хазаза: подобно его безгранично любимым и обреченным восточноевропейским евреям, йеменцы были сплоченной общиной, они являлись знатоками еврейских традиций и обычаев, но находились на начальной стадии модернизации и потому оказались внутренне разобщенными. Так вышло, что два его йеменских романа, Га-йошевет ба-ганим (“Обитающая в садах”), опубликованный в 1944 г., и “Яиш”, выходивший отдельными выпусками с 1947 по 1952 г., являются наиболее четко и последовательно структурированными из всех его произведений.

В романе “Обитающая в садах” Хазаз прослеживает, на протяжении трех поколений, историю живущей в Иерусалиме йеменской семьи. Старейший член семьи, Мори Саид, — мечтатель, погруженный в мессианские видения Конца дней. Несмотря на свое абсурдное и бессвязное видение мира, Мори Саид сохраняет в глазах окружающих благородство и благочестие. Его дети, напротив, погрязли в меркантильных заботах современного общества. Искупление ожидает лишь третье поколение семьи: внучка Мори Саида, избежав морального краха, поселяется в кибуце с мужем, которого она выбрала по любви. “Яиш” возводит хронику йеменской семьи к ее корням, и действие первоначально происходит в Сане, столице Йемена. Жизнь главного героя по имени Яиш прослеживается автором от детских лет до старости; это сложная личность, и ему свойственны как простые земные страсти, так и мистические видения. Двойственность и противоречивость характера Яиша сглаживается лишь по его прибытии в Палестину. Хазаз со всей очевидностью хочет сказать, что, поселившись в Святой земле, человек способен разрешить свои личные и духовные проблемы.

Эту мысль Хазаз развивает в своем последнем романе — Бе-колар эхад (“В одной петле”), опубликованном в 1963 г. Действие романа происходит уже перед самым концом британского мандата; два героя книги сидят в тюремной камере — это юные террористы, арестованные англичанами, один из них — ашкеназ, другой — сефард. В ожидании смертной казни через повешение они говорят о сионизме и о будущем еврейского народа; их рассуждения понятны и близки читателям Хазаза, и суть их сводится к тому, что страна обречена, если ее народ забудет мессианские идеалы (“Без Мессии нет Земли Израиля”). Горькое презрение — такова участь тех, кто отказывается от этой мечты, кто намерен жить только сегодняшним днем. Хотя Хазаз воспринимал сионистские идеи с большим оптимизмом, чем Агнон, но к концу своего творческого пути он также связал свое видение израильской государственности с еврейством в самом широком понимании этого слова. Для обоих этих гигантов современной ивритской литературы идея еврейства в отрыве от всех ее философских и исторических коннотаций была просто немыслимой.

Поколение “Палмаха”

Израильские интеллигенты следующего поколения — те, кто участвовал в Войне за независимость, а затем боролся за свое выживание в послевоенные годы строгой экономии, имели мало общего с писателями и мыслителями нового ишува. Для их предшественников в 1930-1940-х гг. был характерен едва ли не фанатичный интерес к “смыслу жизни”, а также чисто еврейское стремление к поиску абсолютной истины и закономерностей, управляющих историческими процессами. Типично еврейской была также убежденность сионистских первопоселенцев в том, что существует лишь один-единственный идеологический путь избавления еврейского народа — причем такого мнения придерживались и социалисты, и ревизионисты, и ортодоксы. В отличие от них, израильские студенты и писатели послевоенной поры, испытывавшие экономические затруднения и зачастую вынужденные работать в двух местах, чтобы свести концы с концами, под давлением жизненных обстоятельств занимали более прагматическую и приземленную позицию. Они проявляли ограниченный интерес к вопросам, которые не касались их напрямую, и в массе своей склонны были считать любую идеологию пустым звуком. Иным, чем у предшественников, было и их отношение к диаспоре. Не испытывая особой преданности или привязанности к еврейской истории и судьбе, молодые израильтяне, похоже, вовсе не ощущали связи с поколением Агнона или Хазаза. В отличие от своих родителей, они не могли сказать, что приемлют либо не приемлют часть своего народа, живущую в диаспоре, — их отношение, по сути дела, было скорее безразличным.

Само собой разумеется, что новые израильтяне были евреями, — но при этом они со всей очевидностью были, в первую очередь и исключительно, израильскими евреями. Это обстоятельство не могло не суживать их кругозор, что, в свою очередь, оказывало определяющее воздействие на все аспекты их творческой и интеллектуальной деятельности. По их мнению, создание Государства Израиль окончательным образом решило все проблемы еврейского существования. Таким образом, они полагали, что у них, в отличие от их предшественников, нет ни времени, ни терпения предаваться мучительным размышлениям над этими вопросами. Пожалуй, самый решительный отказ от связей с диаспорой был сформулирован в идеологии основанного еще до 1948 г. движения Кнааним[108] (“Ханаанцы”). Немногочисленные члены этого движения, циничные молодые бунтари, объявили о своем отделении от евреев, живущих вне Эрец-Исраэль, провозгласив себя некой ближневосточной расой (ханаанцами) и выставляя на посмешище еврейство диаспоры и синагогальный иудаизм своих отцов. Ударяясь в крайность, они — по их мнению, подобно настоящим ханаанцам — носили бороды от подбородка.

В значительно менее карикатурной форме стремление отрешиться и отречься от прошлого было характерно и для писателей нового послевоенного поколения — первого поколения, для которого иврит с колыбели стал родным языком, а Израиль — местом рождения. Эта группа известна как Дор га-Палмах (“Поколение Палмаха”), и в ее состав входили прозаики Изгар Смилянский[109], Моше Шамир, Агарон Мегед[110], Игаль Мосинзон[111], Натан Шахам[112] и поэты Иегуда Амихай, Амир Гильбоа[113], Ицхак Шалев[114], Аба Ковнер[115], Хаим Гури[116], Тувия Рибер,