— Ты так в этом уверен? — снова раздался в голове голос жены.

Нет. Ник уже ни в чем не был уверен.

Этот дом требовал непомерных сил на его содержание — на, черт возьми, проживание в его стенах. Ник начал уставать. Каждый следующий день был похож на предыдущий. Вчерашняя усталость просто добавлялась к позавчерашней. Уже через несколько часов можно будет ложиться спать, а количество дел все не уменьшалось. Никогда не уменьшалось! Радио в коридоре затрещало очередным репортажем. Интересно, заметил ли кто-нибудь из его семьи, что по ночам он стал оставлять в доме зажженные лампы?

Ник слез со стола, уговаривая себя: «Прекрати. Возьми себя в руки».

— Маршалл, — окликнул он сына. — Маршалл, ты у себя?

В ответ раздалось невнятное бормотание.

— Позови брата, — попросил Ник. — И оба подойдите ко мне. Покажу вам, как заделать пробитую стену.

Хоть какая-то польза.

Свет фар проезжающих мимо дома машин гонял по потолку задремавшие в ночи тени. Все члены семьи, уставшие, расползлись по постелям и лежали, прислушиваясь к завернувшему их в бетонные объятия дому, а засыпая, продолжали прислушиваться в своих снах. В трехстах милях отсюда ветер мягко подталкивал свое огромное, бешено вращающееся вокруг оси ураганное детище, жадно припавшее к теплым водам залива, в сторону суши. Река за дамбой уже чувствовала его приближение, чувствовала все прибывающие воды и незначительные перепады атмосферного давления — она уже знала, знала даже раньше, чем успели спохватиться птицы и насекомые.

По дому прошуршали шаги, открылась и снова притворилась дверь, кто-то на ощупь продирался сквозь темноту. Это была не она — она передвигалась с куда большей осторожностью. Звуки доносились из общей ванной комнаты мальчиков. Маршалл из кровати наблюдал, как в полумраке со скрипом приоткрывается дверь. Она отползала от косяка медленно, дюйм за дюймом, — а может быть, это была всего лишь игра перепачкавших комнату теней. Маршалл откинул одеяло и отвернулся от двери к стене.

— Иди уже сюда, — привычно проворчал он. Это повторялось каждую ночь с тех самых пор, как к ним в дом заявился тот человек.

Эдди забрался к брату в кровать и укрыл их одеялом до самой шеи. Они лежали на просторном двуспальном матрасе, прижавшись друг к другу. Эдди бездумно скользил взглядом по узорам на потолке. Младшему было тринадцать, старшему — шестнадцать, и они спали в одной постели, стараясь не думать о своем возрасте. Они знали, что это временно.

— Мы со всем справимся, — пообещал Маршалл, по-прежнему лежа лицом к стене. На мгновение Эдди задумался, не обращался ли он и к ней тоже.

Но час был поздний, а Эдди — слишком уставшим, чтобы спрашивать.

Насколько глупо было беспокоиться о ней? Завернувшийся в одеяло брат казался могучим горным хребтом. Пусть Эдди до стука крови в висках напрягало находиться так близко и касаться кожи другого человека, он был рад, что Маршалл рядом. Если ночью его разбудит какой-нибудь шум, он просто оглянется, услышит его мерное дыхание и поймет, что все в порядке.

— Поспи, — шепнул Маршалл, и мир рухнул в круговерть сновидений.

Альбомы с фотографиями мальчиков. Снимки Маршалла до стрижки и выглядывающего из-за сосны Эдди в ковбойских сапогах — он тогда наотрез отказывался выходить из-за дерева. А вот будущие мистер и миссис Мейсон в то время, когда они были просто Ником и Лорой, — стоят в конфедератках и мантиях перед университетскими дубами и парапетами. Выцветшие черно-белые детские фотографии их собственных родителей, то в прищуре глаз, то в острой линии подбородка которых прослеживались черты Ника, Лоры и их сыновей.

Документы из сейфа в шкафу родительской спальни, карточки социального обеспечения, свидетельства о рождении, налоговые бланки, полисы страхования жизни, страховки на случай наводнений и пожаров. Прочие документы, заменимые и невосстановимые, нужные и бесполезные.

Что еще у них есть важного?

Старые школьные дневники? Детские рисунки и поделки, одноразовые тарелки, к которым были приклеены макароны, выложенные в слова «Я люблю тебя»? Потрепанные чучела кроликов, медведей и пингвинов, запрятанные в коробках на чердаке и вызывающие сочувственное сострадание во взрослых сердцах? Насколько незаменим новенький набор дорогих ножей, который им подарили на прошлое Рождество? Любимая книга с загнутыми уголками? Раритетное лоскутное одеяло?

Все увезти не получится. Каждая вещь — балласт. Взять одно значит отказаться от чего-то другого.

Нужно подумать о расходниках: собрать сумки с одеждой на неделю, не забыть о ванных принадлежностях, приткнуть в багажник канистру с бензином на случай, если он закончится на заправках. Даже зубная паста, детская присыпка и туалетная бумага кажутся бесстыдно громоздкими, когда дело доходит до размещения сумок. Багажник на крыше машины уже забит под завязку, а сиденья в салоне занимать нельзя — там разместятся пассажиры. Путь в Индиану неблизкий, а отели по всему югу будут переполнены. Место в машине пригодится, когда им захочется вытянуть ноги или сменить позу. Их тела тоже были своеобразным багажом.

Надо сказать Маршаллу, что с его старой бейсбольной перчаткой ничего не случится, если оставить ее дома, а укладывать в чемодан системный блок и вовсе смешно. Надо сказать Эдди, что купить новые книги — не проблема, как и старую приставку Nintendo, в которую он, между прочим, все равно уже не играет. Надо вдвоем подумать о старых граммофонных пластинках, о комнатном растении, подаренном им покойным другом, о множестве свадебных фотографий в рамках — ведь все они дублируются в альбомах.

Надо напомнить себе, что вещи, приносящие радость, не являются жизненно необходимыми. Давно заползшая под кровать обувная коробка с памятными безделушками. Письма от бабушки. Весь этот несуразный дом, в который они столько вложили. Дом — всего лишь вместилище для множества составляющих жизнь вещей. Коробка. Что с ним может случиться?

На чьей машине ехать — Лоры или Ника?

Какая дороже?

Какая дороже им самим?

Придется заколотить несколько окон. Выдернуть провода из розеток. Закрыть все внутренние двери — чем больше барьеров, тем лучше. Нужно хотя бы попытаться спасти все то, что останется, пусть не взять вещь с собой и означает признать, что ее потеря не станет трагедией.

Прозрачную голубизну неба наконец прорезали первые полосы серых облаков. Деревья неестественно изогнулись, птицы исчезли. Сверчки, почуяв свободу, петардами выскакивали из травы, но стройный хор цикад уже смолк. И когда они успели исчезнуть? Затишье перед бурей было не более чем красивым преувеличением. Наэлектризованный воздух едва не потрескивал от напряжения.

Дом Мейсонов, как и другие строения по соседству, разразился эхом заколачиваемых окон. Дома будто сплотились, объединенные этим стуком, пусть их и разделяли деревья и дикие поля, усеянные небольшими выпасами лошадей, коз и коров. Выстроившиеся вниз по дороге дома на колесах были брошены на произвол судьбы. Владельцы не потрудились даже спрятать в трейлеры шезлонги и горшочные растения — их уязвимые жилища все равно не были способны защитить имущество. Коноводы загнали лошадей в прицепы и покатили по ухабистым грунтовкам к дамбе, животные вели себя смирно и выглядывали из кузовов, позволяя ветру трепать их гривы. Буксиров на реке не было. Матросы пришвартовали баржи к берегу и разошлись по домам помогать своим семьям готовиться к урагану.