Потом при первом посещении Потемкина стал ему жаловаться.

— Алехан натащил в дом черт знает чего. Я после его идиотских сказочек неделю ни одну бабу не мог! Понимаешь, что это такое?

— Для тебя — да, — скептически пожал плечами Потемкин.

— Как подойду, все эта дурацкая покойница мерещится.

— Какая покойница? — Гриц повертел в руках книгу. — Что это тебя, Лех, на чертовщину потянуло? Где ты это взял?

— Мое дело, — огрызнулся Алексей. — Чем твои жития лучше? Тоже про чертей, только без святых.

— Вот именно, — кивнул Потемкин. — Без святых.

— Без святых, Лешка, живешь! — Подхватил Гришан. — Страху Божьего не знаешь! Вали его ребята!

И они с хохотом повалили Алехана на пол, устроив в доме невообразимую возню с опрокидыванием стульев и сдергиванием ветхих покрывал.

— Сейчас попа позовем из Лешки чертей изгонять! — Орал Гришан. — Лешка, чернокнижник!!!

Алехан тоже хохотал, брыкался и вопил, отбиваясь от наседавших. Потом сел на пол, глубоко вздохнул и заявил:

— Шире на вещи смотреть надо. Чернокнижник! Попа! Сейчас от меня любой поп сам убежит.

Потемкин вдруг посерьезнел и тихо сказал:

— Я тебе советовать не смею, но ты, подумай, Леш, с огнем играешь. Это ведь не сказки. На таком кону душу продуть можно.

— Душу? — Алексей чувствовал, что начинает злиться. — А кто из вас задумывался, что она у меня есть? Или когда я в карты людей обирал, я ее не продувал? Вас это всех устраивало. Конечно, я ведь кормил целую ораву — трое ртов и мой четвертый. А когда душа шевельнулась, вам видите ли не нравится!

— Извини, — Потемкин сидел напротив него на полу, тоже взмокший и тоже злой. — Извини, — повторил он. — Ты прав, мы как сволочи себя вели. И не четверо ртов. Полгода мой пятым был. Но Алексей, я тебя Богом прошу, подумай, прежде чем соваться к тем, кто духов ловит и столами вертит. Я знаю, о чем говорю.

— Откуда тебе знать! — Вспылил Алексей. — Не хочешь со мной дела иметь — убирайся. Советы тут давать еще будет!

Они разругались, но не сильно. Кто же всерьез ругается по таким пустякам?

* * *

А еще через день во время новой встречи граф попросил Адексея об одном одолжении.

— Друг мой, скоро я уезжаю, — сказал он, как всегда мягко. — Я, кажется, уже запустил здесь тот механизм, который рано или поздно сработает. Но осталось одно дело, которое мне необходимо сделать до отъезда. И вы могли бы мне помочь.

Алексей безмолвно склонил голову. Он не знал такой услуги, которой не согласился бы оказать этому человеку.

— Ваш брат посещает одну весьма высокопоставленную особу, — продолжал граф. — Мне нужна встреча с ней. Встреча тайная, наедине. Полагаю, ей она тоже нужна, хотя она об этом и не подозревает. Я вновь удивил вас?

Удивил — не то слово. Потряс. Во-первых, откуда он знает? А, во-вторых, как Алексей может это устроить?

— А если она не согласится? — Неуверенно осведомился Орлов.

— Попросите брата передать ей вот это, — граф достал из уже знакомой Алехану шкатулки черного дерева записку. Судя по бумаге старую. — И вот это. — к листу добавился шелковый платок с вышитым вензелем и гербом. — А когда она даст согласие, сообщите мне место и время. Повторяю, встреча должна быть с глазу на глаз.

* * *

— Ты что, сдурел? — Григорий вытаращил на брата глаза. — В своем уме? А вдруг это ловушка?

— Я ни о чем не прошу, — твердо повторил Алехан. — Только передай ей записку и платок. Пусть решает сама.

Григорий с сомнением пожал плечами.

— Ладно. Бумажка и листок карман не оттянут, — буркнул он.

Каково же было его удивление, когда, увидев эти предметы, Като вдруг залилась слезами и потребовала немедленной встречи с их таинственным обладателем.

— Что с тобой, Катя? Что это за вещи?

— Сам взгляни, — тихо простонала великая княгиня, пододвигая их к Орлову. — Это платок моей матери. Ее выслали из Петербурга вскоре после нашего прибытия, в 1745 г. Не разрешали даже переписываться. Я ее с тех пор не видела. Она умерла два года назад в Париже. И хотя я не назвала бы наши отношения безоблачными, но она была моей матерью и по-своему берегла меня. Иначе не уехала бы так поспешно и не выполняла бы всех этих мерзких требований: не писать, не напоминать о себе, не просить денег. Ей очень нужны были деньги. Я знаю. А я никогда не могла послать. — Като вновь разрыдалась. — А это ее записка. Она отдала письмо этому человеку, зная, что он когда-нибудь передаст мне.

Григорий осторожно взял листок.

«Дорогое мое дитя, — было написано по-немецки. — Я знаю, что нам не суждено увидеться, и прошу у тебя прощения за все то горе, которое вольно или невольно могла причинить тебе. Я была дурной матерью, но видит Бог, искренне раскаиваюсь в этом. Прошу тебя доверять человеку, который передаст эту записку. Он стал для меня искренним другом и духовным наставником, как был когда-то, еще до моего замужества, другом твоего отца. Надеюсь, что и нашу дочь он не оставит добрым советом и помощью. Он наделен большим влиянием при всех дворах Европы и говорил мне, что тебе уготована удивительная судьба, слово в слово повторяя предсказания старого каноника в Киле, о котором я тебе рассказывала. Еще раз прости и прощай, моя милая София. 15 января 1759 года».

— Она написала это в день смерти, — шепнула Като. — И ты еще спрашиваешь, встречусь ли я с тем, кто передал мне ее последнее благословение? Встречусь, как бы сильно не пришлось рисковать.

Орлов обнял ее за плечи.

— Непутевая ты головушка! В тебе столько же ума, сколько и дури. Что с тобой делать?

— Любить, — она засмеялась сквозь слезы. — Любить, пока можешь.

— Я могу много, долго и глубоко. — Гришан сграбастал Като в объятия и посадил к себе на колени. Он слизывал соленые капельки с ее щек и тоже тихо смеялся.

Встреча состоялась в Ораниенбауме, куда двор прибыл 20 октября. Долгие поездки по сказочно прекрасным окрестностям позволяли совершать короткие остановки в рощицах и у прудов. Кроме придворных, в катаниях принимала участие публика, среди этого многолюдья легче было рассеять внимание соглядатаев.

Карета великой княгини задержалась у одного из тихих озер. Создавалось впечатление, что пассажиры желают посмотреть белых итальянских лебедей, которых вскоре снова спрячут в теплые вольеры.

Никто не заметил, как с каретой августейших особ поравнялся другой, менее роскошный экипаж. Пыль на кожаной обивке стен и грязные колеса свидетельствовали о долгой тряске по плохой дороге. Было ясно, что его хозяин проделал путь из самой столицы.

Двери обеих карет одновременно распахнулись, и невысокий человек средних лет легко перешагнул с одной подножки на другую.