— Десять человек? — Женя быстро прикидывает в уме. — Но ведь каждому в неделю нужно минимум два занятия. Иначе воздействие потеряет силу, станет неэффективным.

Заведующая отрывает взгляд от бумаг, в которых ищет для Жени информацию о сотрудниках центра, смотрит на собеседницу с прищуром:

— Вы мне нравитесь, быстро соображаете. Да, минимум два, а лучше даже три занятия. Но если выделить на каждого ребенка по тридцать минут, тренер будет занят лишние полтора часа, не больше. Неужели у вас не найдутся люди, готовые подарить это время детям безвозмездно?

— Найдутся. Наверное… — Женя слышит, как неуверенно звучит ее голос, и не понимает происхождения этих сомнений. Ведь мысленно она уже перебрала всех работников дельфинария и решила, что наверняка среди ее ребят обнаружатся и добрые, и благородные, и лишенные меркантильности. Чего бояться? Зачем пугаться? Кого страшиться? Женя уже не переживает. Если и осталась какая-то толика сомнений, то связана она теперь вовсе не с конкретной поставленной задачей. Любое неизведанное дело должно вызывать легкое волнение. В противном случае его выполняли бы роботы, а не люди. Все. Долой страхи и прочь сомнения.

— Точно найдутся, — твердо обещает Женя.

— Славно! — В тоне заведующей прослеживается явное облегчение, а в глазах снова загораются задорные искорки. — Боитесь? Всегда страшно начинать что-то новое.

— Боишься? Всегда страшно начинать что-то новое. — Сессиль так тщательно размешивала сахар в чашке кофе, будто пыталась растворить в ней всю свою грусть от предстоящего расставания. Они сидели с Женей в аэропорту Парижа. До рейса на Сидней оставалось всего полтора часа, а девушки все еще не могли поверить в то, что одна из них действительно войдет в самолет.

— Боюсь. — Жене не к чему хорохориться перед подругой.

— Не переживай! Бриары, афалины — какая разница.

— Я не из-за этого волнуюсь.

— А из-за чего?

— Из-за тебя, из-за Дижона, из-за родителей. Работа — лишь один из пунктов, который придется сменить.

— Может быть, у тебя такая карма.

— Какая?

— Круто менять свою жизнь раз в три года.

— Не знаю. Я же не собиралась этого делать, не планировала заранее.

— Но ведь жить с Майком ты собиралась?

— Ага.

— И как ты, интересно, себе это представляла?

— Не знаю. Он ведь так горячо уверял меня в том, что в Австралии найдутся бриары…

— Вот ты и проговорилась! Значит, все-таки дело в дельфинах. Именно это тебя и пугает.

— Да нет же, Сессиль, я просто…

— Ты просто влюблена и хочешь жить со своим избранником. Только бриары к нему не прилагаются, Жени.

— Я знаю.

— Ты сделала правильный выбор. И не думай, что я сержусь. В конце концов, это вообще не мое дело.

— Ты все-таки сердишься.

— Мне просто жаль, что твой труд пропадет зря.

— Как это зря? Я получила степень, без нее меня вряд ли взяли бы в океанариум Сиднея. А французские собаководы, между прочим, и ты в том числе, приобрели пособие по психологии бриаров.

— Ну да, у австралийских океанологов, наверное, нет руководства по поведению дельфинов.

— Ошибаешься. Там работала знаменитая Карен Прайор, у нее куча книг по психологии и дрессуре.

— О-ля-ля… Значит, у тебя будет сплошная практика, и прощай, наука!

— Сессиль, ты же понимаешь, что я бы все равно уехала.

— Понимаю.

— Тогда нужно радоваться, что я нашла работу, смогу применять свои знания и одновременно изучать что-то новое, а не просто глазеть на океан в тоскливом ожидании, когда же муж-хирург заглянет наконец домой между дежурствами.

— Я радуюсь, Жени, радуюсь. Я все понимаю.

— Нет, не все! Ты не понимаешь, что теперь, когда он из студента превратился в ординатора, у него нет никакой возможности срываться с места и лететь на другой конец земного шара так часто, как он это делал раньше.

— Но когда он летал к тебе, он не бросал при этом свое дело, а ты вынуждена поступить именно так.

— Да, вынуждена. Но я не жалею. Чувствуешь разницу?

Объявили посадку, прощание не получилось таким теплым, каким должно было быть. Женя не думала, что объяснение с подругой станет настолько тяжелым. Она ожидала больших сложностей в разговоре с родителями, которые приезжали к ней в Дижон на защиту. Но когда Женя объявила о том, что не только не собирается теперь возвращаться в Москву, а намерена уехать еще дальше, она готовилась услышать все, что угодно, за исключением того, что услышала на самом деле.

— Ты надеялась нас удивить этой новостью? — с улыбкой спросила мама. Папа был скорее грустным, но все же и в его глазах отчетливо читалось одобрение.

— Я… — Женя опешила. — Нет… да.

— Что же может быть странного в том, что ты собралась замуж за человека, с которым встречаешься уже третий год?

— Мы пока не женимся, просто будем жить вместе.

— Это не имеет значения.

— Нет? — Сказать, что Женя была поражена — ничего не сказать. Ее мама, которая скорее гордилась своим ханжеством, чем стеснялась его, спокойно смирилась, а вернее, была даже довольна тем, что ее ненаглядная старшая дочь уезжает так далеко и, по всей видимости, навсегда. — Я буду работать с дельфинами, — зачем-то добавила девушка, будто хотела проверить, вызовет ли какой-то протест хотя бы эта информация.

— Прекрасно!

— Прекрасно? И ты говоришь это без тени ехидства, без всякой колкости, без каких-либо замечаний типа «сменила шило на мыло, сухопутных на водоплавающих, лапы на плавники»?

— Мне кажется, Женечка, теперь не имеет никакого значения, что ты будешь делать какое-то время, будь то бриары, белухи или прочая живность.

— Какое-то время?

— Ну, до тех пор, пока не родишь ребенка и не станешь наконец заниматься тем, чем должна заниматься женщина.

— Мамочка, сейчас большинство прекрасно совмещает семью и карьеру. Вот Линда…

— Я прекрасно знаю, кем является мама Майка. Но знаешь, что я тебе скажу? Если бы она не была таким распрекрасным хирургом, твой молодой человек имел бы очень неплохие шансы стать известным музыкантом.

— Мам, Майк никогда не хотел идти по стопам отца.

— Потому и не хотел, что перед глазами все время был другой пример.

— Мамуль, ну, какая разница: певец он или врач?

— На самом деле никакой, Женюра. Самое главное, что ты выйдешь замуж за достойного человека.

Женя не стала продолжать разговор. Она подозревала, что мама имела в виду отнюдь не добродетели Майка, а его социальное и материальное положение, и хотя отчасти понимала, что обеспеченность ее будущих родственников не могла не повлиять на благосклонное отношение родителей к ее браку с иностранцем, она все же предпочитала лишь догадываться об этом, а не обсуждать открыто. Ей почему-то было стыдно, как будто и в ее собственных чувствах могли углядеть какой-то расчет. И то обстоятельство, что она не имела ни малейшего представления о происхождении Майка до своего визита в Австралию, отчего-то не могло помочь ей избавиться от неприятного ощущения всеобщей подозрительности окружающих.