Квадратная палатка со стороной в двадцать футов крепилась к земле сорока штырями. Каждый из них, длиной в восемнадцать и толщиной в один дюйм, забивали в землю пневматическим молотком.

Рядом с ненадувным пологом, прикрывавшим единственный вход в палатку, стоял вооруженный агент. Они показали ему свои удостоверения и вошли.

Соединенные друг с другом полосы пластмассовой решетки образовали жесткий пол. Четыре стойки с лампами на гибких кронштейнах обеспечивали освещение. Середину палатки занимала платформа, поднятая над полом на четыре фута, длиной в девять и шириной в семь футов. На платформе стояла стальная клетка шесть на восемь футов, которую прибывшая кризисная группа Министерства национальной безопасности где-то сумела раздобыть до отъезда со своей базы из Колорадо-Спрингс.

В клетке стояла миска с водой, лежала подстилка для сна и находились два существа, в жизни намного более прекрасные, чем на фотографиях, которые показывали Ламару во время инструктажа. Они тут же подошли к стене и вытянули маленькие черные ручонки между стальными стержнями.

Вид этих животных подействовал на Саймона Норткотта, как никто и ничто до этого: он лишился дара речи.

Подойдя к клетке, Ламар протянул руки, чтобы одной взяться за руку Загадочного, а второй — Тайны.

Чувство, которое он испытал, наверное, отличалось от того, что лишило Норткотта дара речи, потому что ему захотелось выразить свое восхищение стихами, если б, конечно, он сумел их сочинить, рассказывающими о стремлении человека постичь тайну жизни и ее предназначение.

Этих животных окружала аура невинности и чистоты, которую он мог буквально пощупать. Никогда раньше он не сталкивался с чем-то подобным и сомневался, что столкнется еще. Он смотрел на них, как на чудо, а потом сдался на милость неожиданно охватившего его благоговения, которое не мог объяснить. Он расплакался.

Медленно продвигаясь вокруг клетки, пристально глядя на животных, не замечая реакции Ламара, Норткотт прервал столь нехарактерное для него молчание и заговорил о том, что не имело ровно никакого значения, о том, чего Ламар не мог просчитать.

На что Ламар, уняв слезы, ответил: «Их глаза. Разве это не ирония судьбы, Норткотт, что, возможно, главный вызов, который они предлагают тебе, — невозможность существования таких глаз?»

Норткотт понял смысл слов Ламара и остался недоволен.

На кухонном столе стояла двухфутовая квадратная панель из многослойного стекла, взятая в стальную рамку и размещенная между двумя стальными цилиндрами диаметром в три дюйма. Красный огонек светился в небольшом отверстии, диаметром с цент, у вершины каждого цилиндра. Устройство подсоединялось к розетке в стене и к ноутбуку Пола Джардина.

Камми сказали, что лазеры сканируют ее глаза, определяя реакцию радужных оболочек, постоянно замеряя зрачки. Эти данные помогали определять правдивость ее ответов, потому что зрачки непроизвольно расширялись, если человек лгал. Вероятно, измерялись и другие характеристики глаза, о чем Джардин предпочел умолчать.

С самого начала допроса лазеры фиксировали и изменения выражения ее лица, хотя Камми делала все, чтобы оно оставалось бесстрастным. И эти данные, вероятно, помогали программе отличить правду от лжи.

Этот лазерный полиграф разработали исключительно для нужд Министерства национальной безопасности. Джардин использовал его совместно с эластичной перчаткой, туго обтягивающей руку Камми, битком набитой датчиками, замеряющими параметры, на изменениях которых основывалась работа обычного детектора лжи: частота пульса, давление крови, потоотделение.

Перед допросом ей вручили документ, подписанный Джардином в присутствии свидетеля, в котором указывалась, что полученная информация не может быть использована против нее ни в каком суде и ее не могут привлечь к ответственности на основании заданных Джардином вопросов и ее ответов.

— Правда интересует нас гораздо больше, чем возможность привлечь кого-то к суду, — заверил ее Джардин.

С другой стороны, если бы она, получив освобождение от судебного преследования, отказалась бы пройти проверку на полиграфе, ее могли бы привлечь к суду по двум статьям Уголовного кодекса, и, в случае вынесения обвинительного приговора, суммарное наказание могло составить четыре года тюрьмы.

Поскольку Камми по-прежнему колебалась, Джардин прибег еще к одному аргументу:

— Взгляните на все это вот под каким углом. Если вы хотите лгать, можете это делать, не боясь наказания. У вас иммунитет от судебного преследования. Но даже если вы солжете, я не буду считать, что зря потратил время на ваши показания, потому что увижу, где и в чем вы солгали, и постараюсь понять почему.

— У меня нет намерения лгать вам.

— К тому времени, когда мы заходим так далеко, никто уже лгать не собирается, — указал Джардин.

И теперь допрос (Джардин настаивал, что Камми всего лишь давала показания) продолжался уже больше часа. Жалюзи на окнах опустили, шторы задернули, светились только лампа над раковиной да экран ноутбука заместителя министра.

Камми не могла видеть лучей лазера малой интенсивности. Они работали на одной длине волны или в узком волновом диапазоне, и все гребни индивидуальных волн совпадали. И хотя лучи оставались для нее невидимыми, иногда периферийным зрением она улавливала, как дрожали и дергались тени там, где вроде бы ничего не двигалось.

Камми ни разу не солгала. Допрос Джардин вел методично, но безо всяких эмоций, скучновато. А потом наступил один из двух коротких эпизодов, выпадающих из общей картины.

Джардин оторвался от ноутбука и посмотрел на Камми сквозь панель многослойного стекла.

— Доктор Райверс, в последние два года вам доводилось бывать в Мичигане?

— Нет.

Он вновь уткнулся в экран ноутбука.

— Вы когда-нибудь бывали в Мичигане?

— Нет.

— Вы когда-нибудь слышали о Кросс-Виллидж[47], штат Мичиган?

— Нет.

— Вы когда-нибудь слышали о Петоски[48], штат Мичиган?

— Нет.

— Вы знали кого-нибудь из Мичигана?