– Если игра шла по правилам, отчего пионерам было не принять поражение? – пожал плечами Андрей.

– Возник спорный момент: форварда-пионера сбили, но не в этой… не в штрафной зоне, и судья не дал… – Полина силилась вспомнить трудный термин.

– …Буллита, – подсказал Андрей.

– Ага, буллита судья не дал. И, представляешь, наши пионеры кинулись в драку! Судья, учитель физкультуры, растерялся, стоял, хлопая глазами, а мы, женщины, бросились разнимать детей. Ужас!

– Вырастили коммунаров! Конфуз.

– Не то слово! – махнула рукой Полина. – Позорище! На матче присутствовали чины из губнаробраза, родители…

– А чья же, простите, вышла виктория? – съехидничал Андрей.

– Тебе смешно. А каково нам? Метались по полю, как идиотки, растаскивали в разные стороны мальчишек… Абсурд!.. В потасовке, если тебе интересно, победили скауты, – подытожила Полина.

– Мне лично представляется, что раз пионеры полезли в драку на виду всей школы и наробразовцев, значит, это им не впервой, – задумчиво проговорил Рябинин.

– Верно думаешь. Скауты и пионеры постоянно конфликтуют, – согласилась Полина. – Для пионеров это настоящая война, борьба классов.

– И какой же выход видится учителям и почтенным товарищам из наробраза? – спросил Андрей.

– Поначалу мы уговаривали стороны примириться, затем наробраз попытался распределить скаутов по разным школам, но родители забеспокоились – расформируй скаутов – пионеры их поодиночке до смерти затерроризируют.

– Получается, ваши пионеры – прямо разбойники с большой дороги?! На них что, и управы нет?

– Найди, попробуй! Родители и старшие братья-комсомольцы подзадоривают пионеров: мол, давайте, ребята, бейте буржуев, как мы в семнадцатом. На родительских собраниях я пыталась объяснить, что скауты – не враги, они – дети. Что с того, что их идеология не большевистская? Скауты нам не вредят – наоборот, успеваемость и физическая подготовка среди них выше, чем у пионеров.

– И что же тебе отвечают? – Андрей пристально посмотрел на Полину.

– В глаза молчат, а за глаза осуждают: пригреваю, мол, «капиталистических недобитков». Слово-то какое выдумали, а? «Недобитки»! Сами они недоумки.

Рябинин мягко обнял ее за плечи:

– Не обижайся на них, они – люди малограмотные, потому и дети их жестокие и непримиримые. Радикализм присущ людям темным, может статься, когда-нибудь и воспитаем скотов и их племя.

Полина мягко высвободилась из объятий:

– Мы на улице, неприлично… А насчет радикализма и темноты народа – будь любезен ответить на вопрос: большевики тоже радикалы, так, выходит, и они темны и необразованны? – Ее глаза были серьезны и нетерпеливо ждали ответа.

– Да, Полиночка, именно так. Партия, как ни верти, на девяносто девять процентов состоит из людей безграмотных и даже подлых.

Она не возмутилась, скорее немного удивилась и, упрямо встряхнув волосами, сказала:

– Признаться, странно слышать подобное от героя войны, но… приятно встретить единомышленника! Таких людей, как Ленин, Троцкий или мой отец, страшно мало, однако что значит твое «подлых»?

– Подлыми в старину называли преступников, – пояснил Андрей. – В партии большевиков я встречал и бывших воров, и грабителей, и даже убийц.

– Убийц? – не поверила Полина.

– Именно. Помнится, в восемнадцатом захватили мы… ну, приказали нам арестовать одного зарвавшегося командира красной части. Звали его Леонидом Белоноговым, или Ленькой Зверем. Так он до революции был бандитом, загубил десятки душ и в своей части творил самосуд, лично вешал красноармейцев и пленных колчаковцев.

В глазах Полины стоял ужас. Она прошла сотню метров молча.

– А знаешь, Андрей, я тебе верю, – наконец произнесла Полина. – Многие не поверили бы рассказу об этом Звере, а я верю, потому что был в моей жизни подобный пример, но я считала его единичным. – Она тяжело вздохнула. – Сколько времени нужно для залечивания ран гражданской? Сколько сил и терпения придется потратить?

– Последствия гражданской войны в Соединенных Штатах сказываются до сих пор, – невесело отозвался Рябинин. – Нужен мир в сердцах людей, согласие на долгие годы. И примирение.

– Примирение? Как в церковном учении?

– Неважно, в церковном или людском. Примирение необходимо. Россия – третий Рим, благостный земной Иерусалим; русские – великая нация – разбрелись по свету в злобе и непримиримости, раскололи державу свою. Думаешь, отчего дети бьют детей? Оттого что посеяли их отцы и братья семена ненависти, а семена эти – ох, какие всхожие!

Он замолчал и огляделся по сторонам – оказывается, они обогнули квартал и вновь оказались у театра.

– Эти разговоры тяжелы и никчемны. Давай-ка, Полина, переместимся в обстановку более веселую. Что ты скажешь о кинематографе или ужине в ресторане? – предложил Рябинин.

– В кинематограф не хочу, а в ресторане скучно, – Полина сморщила нос и вдруг схватила Андрея за руку. – Пойдем-ка на танцы! Там глупо и весело, я буду твоим экскурсоводом по лучшим танцзалам города. Идем?

* * *

– Начнем с городского «Дворца культуры трудящихся», – предложила Полина. – Это на улице Маркса, совсем близко. «Дворец культуры» – самое красивое общественное здание города, в особняке до революции жил богач Соболев. По вечерам во «Дворце» дают танцклассы, то есть танцы с разучиванием основных «па». Развлечение дорогое, но там самая приличная публика.

Особняк стоял за узорчатой оградой, в конце широкой аллеи. Здание поражало редкой для провинции величавостью и поистине столичным архитектурным размахом. Прежний хозяин, несомненно, уважал классицизм и потому выстроил свое жилище в соответствии с традициями античных зодчих.

У входа толпилась молодежь. Парни были прилично одеты, девушки попадались всякие – от крикливо модных до банально вульгарных. Из открытых настежь по причине теплой погоды окон доносились звуки рояля и скрипки. Уплатив по означенной на листке у кассы таксе («один руб. – мужчинам; полтинник – девицам»), Андрей пропустил своего гида вперед, и они вошли в танцзал.

Когда-то в этом просторном холле ожидали аудиенции просители и управляющие многочисленных соболевских предприятий, теперь к колоннам прилипли любопытные, а по паркету скользили танцующие пары. В дальнем углу, на небольшой сцене, играл фрачный оркестр.

Заканчивался падекатр, музыканты ударили по струнам и клавишам последний раз, и танец окончился. Публика захлопала в ладоши. От рояля поднялся бритый тапер с подрумяненными губами и, растягивая слова, обратился к залу:

– Уважа-аемые гра-аждане! По многочисленным просьбам повторяем горячо любимый чарльстон!

Из-за кулис появилась дама лет тридцати в голубом хитоне с блестками. Тапер галантно поклонился партнерше, и они принялись медленно выделывать фигуры фокстрота без музыкального сопровождения.