– Аркадий! – довольно оживленно воскликнул он. – Заходи, племянник!

Я взялся за начищенную медную ручку и нажал ее.

Серебристая вспышка. Мой отец, взмахнув ножом, разрезал мне кожу на руке. Позади него – трон...

В тот же момент видение утонуло в острой боли. Я зажмурился и стал ждать, когда она пройдет...

Открыв глаза, я увидел знакомую картину: В., сидящий в кресле. Но нет, никогда уже эта картина не будет для меня такой, как прежде. А внешне все оставалось таким, как всегда; огонь, горящий в очаге, духота и запах пыли. Я отер пот с влажного лба и закрыл дверь.

В. сидел в кресле, обхватив руками подлокотники. На этот раз он не поздоровался со мной. По правде говоря, он даже не обернулся на меня, а все с тем же сосредоточенным вниманием продолжал смотреть на игру пламени в очаге. Рядом с ним, на столике, стоял традиционный графин со сливовицей, и на гранях вспыхивали и гасли янтарные огоньки. Я нехотя оторвал взгляд от графина и перевел его на В. Дядя сидел, не шевелясь. Лицо его было непроницаемым.

В прошлый раз меня поразило, насколько он помолодел. Таким он оставался и сейчас. На вид ему можно было дать лет пятьдесят, но никак не восемьдесят. Я тут же отбросил мысль о причинах столь странных перемен в его внешности, поскольку, без сомнения, нужно было искать не в нем, а в безумии, неотвратимо овладевающем мною. Однако я пришел сюда для другого, исключительно важного и безотлагательного разговора.

– Дядя, – тихо окликнул я его.

О том, что я намеревался сказать, говорят громко и взволнованно. Но гнетущая тишина, повисшая в дядиной гостиной, вдруг отбила всякое желание ее нарушать.

– Простите, что потревожил вас в столь позднее время. Но есть вопрос, не терпящий отлагательства. Мы должны обсудить его немедленно.

В. как будто не слышал моих слов. Он по-прежнему глядел в огонь. Его непривычное поведение насторожило меня, тем не менее я заставил себя продолжать:

– Вопрос касается ужасающей находки, сделанной мною в лесу.

Не поворачивая ко мне головы, дядя заговорил. Голос его был тихим и достаточно мягким, но во всем этом таилось что-то угрожающее. Мне показалось, что я слышу негромкое, но угрожающее рычание пса, приготовившегося напасть.

– Ты осмелился меня предать.

– Что? – прошептал я.

У меня заколотилось сердце и застучало в висках, словно я и впрямь был виноват.

Он со змеиной быстротой повернул ко мне голову. В яростно блестевших глазах играли отблески пламени, а лицо, прежде удивившее меня своей неподвижностью, перекосило от дикого гнева.

– Ты меня предал! Где письма?

Я широко разинул рот, онемев от этой вспышки ярости. Но как он узнал?

– Лжец! – загремел дядя.

Мне показалось, что это слово разнеслось по всему замку, сотрясая стены. Дядю трясло, и, когда он выкрикивал свои обвинения, слова выплескивались, будто внутри этого человека находился бездонный источник ненависти:

– Обманщик! Я знаю, что ты не отдал письма Ласло, как я велел!

Из дядиного рта вылетали брызги слюны. Боясь, что она попадет на меня, я отступил назад.

Гнев его был страшен. Но ради дядиного же блага, ради блага Мери и всех нас я больше не мог себе позволить трепетать в его присутствии, словно испуганный мальчишка. Нельзя делать вид, будто черепов в лесу не существует. Если он убил этих людей, то ни моя любовь к нему, ни его безумие не должны становиться помехой тому, что я задумал. Я должен его остановить.

Я выпрямился, поднял голову и, подавив дрожь в голосе, спокойно ответил:

– Я сам отвез письма в Бистриц.

– И оба их отправил? Не лги мне, Аркадий! Я тебя предупреждал: я беспощаден к лжецам!

На какое-то мгновение ложь показалась мне единственным спасительным средством. Я хотел было обмануть его. Но тут же отбросил эту мысль: очень скоро, когда гости не приедут, ложь раскроется.

– Я отправил письмо к стряпчему. Но письмо к вашим гостям...

– Ты его уничтожил!

Я выдержал дядин взгляд и тихо сказал:

– Да.

В. с шипением отвернулся к огню и вперил взгляд в сполохи пламени.

– Дядя, – мягко, но решительно начал я, – я поступил так потому, что очень тревожусь за вашу безопасность. И не только за вашу. Всей нашей семье угрожает неведомая опасность: Жуже, Мери, ребенку. Я не могу допустить, чтобы наша семья... жила рядом с подобными ужасами.

Он вновь повернулся ко мне и, привстав в кресле, загремел:

– Разве я не клялся тебе, что ничего дурного с тобой не случится? Или ты забыл, как я клялся именем нашего рода?

"Вот только каким? – захотелось мне спросить. – Цепеш или Дракул?" Но такой вопрос лишь послужил бы поводом к продолжению нашей словесной перепалки. Тем более что теперь мне стало ясно, почему дядя с такой уверенностью гарантировал нашу безопасность.

Я увидел безумие в его глазах, и у меня защемило сердце. Откуда ему знать обо всех этих злодеяниях? И был ли он способен их совершить?

– Так я клялся тебе или нет? – требовал ответа дядя. – Что молчишь? Отвечай!

– Да, клялись. Однако...

– Как же ты посмел усомниться в моей клятве? Как мог принять ее за пустые слова? Или ты думал, что я способен на вероломство? Наоборот, это ты поступил как предатель! Я не велел тебе ездить в Бистриц, но ты решил сделать по-своему. Я требовал, чтобы ты никогда не вмешивался в мои отношения с гостями. Одно-единственное требование, и ты снова его нарушил!

Поднявшись, он схватил со столика графин. Я в ужасе замер: мне показалось, что дядя сейчас швырнет его в огонь. Но случилось то, чего я никак не ожидал: дядя резко повернулся и запустил графином... в меня. Тяжелая хрустальная посудина пролетела у меня над головой, ударилась в закрытую дверь и разбилась вдребезги. В воздухе расплылся густой, терпкий аромат сливовицы.

К счастью, я успел пригнуться и заслонить лицо рукой. Брось он графин чуть ниже, удар приняла бы не дверь, а моя голова, С нарочитым спокойствием я выпрямился, счистил с плеч блестящие осколки и капли сливовицы и внимательно поглядел на дядю.

У меня опять заколотилось сердце. Мне было страшно задавать вопрос тому, кого я любил, но я не мог не спросить:

– Дядя, я должен знать правду о черепах, которые я нашел в лесу. Откуда они там появились? Как погибли все эти несчастные?

Его гнев несколько поутих, но лицо еще пылало и грудь вздымалась. Он сощурился и долго глядел на меня, после чего с ужасающим спокойствием заявил:

– Иногда, Аркадий, ты очень напоминаешь свою мать. Это от нее ты унаследовал своеволие. Но ты должен научиться его укрощать. А еще ты должен научиться не совать свой нос в дела, которые тебя не касаются.