С этими невеселыми мыслями я спустилась вниз и пошла в столовую. Кошмарные события не отразились на моем аппетите: я была невероятно голодна и съела все, что подали на завтрак. Голод я утолила, но моему желудку от этого стало только хуже. Добрая женщина сделала мне мятный чай. Я пила его, сидя в ландшафтном садике, наслаждаясь солнечным теплом. Я подумала, что надо бы заблаговременно приготовить для малыша простынки и одеяльца, и хотела попросить Дуню найти и выстирать их. Однако горничной поблизости не было, и никто из служанок не знал, где она.

Чудесное утро и мирный пейзаж благотворно подействовали на мои нервы. Я почувствовала себя лучше, сильнее и сделала себе мысленный выговор за то, что совершенно не забочусь о ребенке. Я знаю: настроение матери всегда передается младенцу, и прежде всего – ее тревоги и волнения. Допустимо ли, чтобы перед самым появлением малыша на свет мой разум был забит мыслями о вампирах и волках? С меня довольно! Я решила думать только о приятном, светлом и веселом. Хватит с меня размышлений по поводу Жужанны или Влада – пусть теперь об этом беспокоится Дуня. Я буду думать о скором рождении моего малыша. Хватит разговоров о стригоях, это все крестьянские сказки, а разные странности, привидевшиеся мне, – не что иное, как следствие моей беременности и тревоги за мужа. Конечно, я не стану утверждать, будто волк мне тоже привиделся. Скорее всего, стекло в нашей спальне разбил внезапно взбесившийся хищник, а вот его зеленые глаза – это уже плод моего воображения, взбудораженного непристойными отношениями между Владом и Жужанной.

Я больше не могу себе позволить всерьез относиться к Дуниным глупым россказням. Я должна поберечь разум ребенка.

Если мы не сможем уехать в Вену, – тоже не беда. С рождением нашего первенца скучать мне станет некогда. Время пролетит незаметно, а там ребенок подрастет и можно будет трогаться в путь. И незачем толкать Аркадия на новые тягостные объяснения с Владом.

Мне стало значительно легче. Я пошла наверх, собираясь разбудить Аркадия, извиниться перед ним за ночную истерику и попросить больше не заводить с дядей разговоров о нашем отъезде. Если Влад этому препятствует, не станем впадать в уныние, а лучше подумаем о громадной радости, ожидающей нас уже совсем скоро. Достаточно горя, мы заслужили себе право на счастье.

Но Аркадия в спальне я уже не застала. Он ушел, причем – судя по распахнутому шкафу – ушел в большой спешке. Возле подушки лежал его раскрытый дневник.

Я положила дневник на ночной столик и завернула крышечку чернильницы. Первой мыслью было спуститься в столовую, но мне очень не хотелось вновь путешествовать по лестнице. Вместо этого я пошла по коридору к восточному флигелю, к спальне Жужанны. А почему бы нам с Дуней и с будущей теткой малыша не заняться приятным делом – пересмотреть детское белье, распашонки, пеленки? Эта мысль мне очень понравилась. Я вспомнила, как радостно улыбалась Жужанна, когда говорила, что в самом ближайшем будущем старый дом вновь наполнится детским смехом.

Было уже около полудня, но дверь спальни невестки оставалась закрытой. Я постучала и, не получив ответа, позвала Жужанну. Однако в комнате царила тишина, и я решилась заглянуть внутрь без приглашения.

В открытое окно лился солнечный свет (ставни, естественно, тоже были распахнуты), но чесночная гирлянда уже отсутствовала, должно быть, Дуня успела снять ее и спрятать в шкаф.

В следующее мгновение я буквально застыла на месте: до меня донесся легкий храп. Неужели они обе до сих пор спят? Я вошла, взглянула на Жужанну и не удержалась от громкого возгласа:

– О Боже!

Вероятно, утром она писала дневник, но потом вдруг ослабла. Приступ был внезапным, Жужанна выронила перо и опрокинула чернильницу. Одеяло и простыни были безвозвратно испорчены – я знала, что чернильные пятна не отстирываются. Изящная тетрадка дневника не пострадала; она лежала корешком вниз, раскрытая наподобие веера.

Но отнюдь не черные пятна на постельном белье заставили меня вскрикнуть. Лицо Жужанны вновь приобрело необычайную бледность. Она ловила ртом воздух. Ее грудь вздымалась, словно каждый вздох требовал значительных усилий. На ее белом как мел лице я заметила светло-серые полосы, будто нарисованные акварелью. Рот Жужанны был приоткрыт, и я обратила внимание, что ее бесцветные десны еще уменьшились, а зубы, наоборот, стали длинными, как у хищника.

– Жужанна, что с вами? – наконец спросила я.

Торопливо подойдя к постели, я взяла ее руку. Рука была холодной и безжизненной, как у покойника.

Жужанна не спала Ее глаза, обведенные темно-лиловыми кругами, смотрели с детской невинностью и в то же время пронизывали меня насквозь. Она попыталась что-то сказать, но не сумела.

– Лежите спокойно, – прошептала я. – Поберегите силы.

Я перенесла дневник и чернильницу на ночной столик, где заметила распятие, брошенное поверх завитков сломанной цепочки. Похоже, что Жужанна торопливо сорвала его с шеи (или его сорвали у нее с шеи). Я присела на постель, стараясь не коснуться влажного чернильного пятна, и осторожно откинула волосы невестки с холодного лба.

Светлый и радостный мир, который я построила для спокойствия моего ребенка, разлетелся вдребезги. Я сразу поняла: минувшей ночью Влад опять приходил к ней. Вот откуда появился волк, допрыгнувший до второго этажа!

Я убью тебя, чудовище, прежде чем ты причинишь хоть малейшее зло моему мужу и нашему малышу.

Я нагнулась над храпевшей на полу Дуней и потрясла ее за плечи. Она еле шевельнулась. Можно было подумать, что горничную опоили лауданумом, хотя, конечно же, никто не давал ей снотворного. Дуня продолжала крепко спать.

– Да проснись ты! – крикнула я ей в самое ухо. – Он опять приходил. Слышишь? Он приходил, и Жужанна теперь при смерти.

Только после этого девушка открыла глаза. Она долго их терла, потом моргала. Увидев Жужанну, Дуня в ужасе спрятала лицо в ладонях и отчаянно взвыла. У меня все внутри похолодело.

Но времени утешать перепуганную горничную не было. Я еще раз хорошенько тряхнула ее за плечи и сказала:

– Скажи слугам, чтобы кто-нибудь поехал за врачом!

Дуня отшвырнула одеяло, вскочила на ноги, но вниз не побежала. Вместо этого она, молча роняя слезы, нагнулась к Жужанне (та внимательно следила за нами обеими) и развязала тесемку ночной сорочки. Приспустив легкую белую ткань на пару дюймов, Дуня быстро оглядела шею хозяйки и, ойкнув, отпрянула назад.

Я сразу поняла, куда направлен ее взгляд. Отвратительные красные метки – следы его зубов – бесследно исчезли. На мраморно-белой коже не осталось даже маленьких шрамов.

У Дуни тряслись руки. Она внимательно посмотрела на меня и кивком головы показала в сторону двери. Я поспешила за нею. Кошмар наяву продолжался.

– Врач ей уже не поможет, – печальным шепотом сообщила мне девушка. – Видели, у нее пропали следы укусов? Это значит – изменение закончилось. До завтра она не доживет.