Продолжая расти, трехглазая мышь неторопливо подошла к замершей жертве и склонила голову набок, будто любуясь. Затем всё так же неспешно обернулась к кричащей старухе и совсем по-человечьи приложила когтистый палец ко рту.

– Тихо, – велела тварь и улыбнулась, еще больше обнажив два длинных передних зуба.

Крик оборвался, словно отрезали, а лишенная голоса старуха схватилась за шею.

Продолжая ухмыляться, чудовище небрежно, но стремительно взмахнуло острым хвостом, перерезая старику горло. Кровь потоком хлынула на рубаху, частым дождиком застучала по доскам пола. Старуха рыдала, беззвучно открывая рот, будто выброшенная на берег рыбина. Глядела, как ее дед валится на пол, и не верила своим глазам. Происходящее казалось жутким сном, ей хотелось проснуться, но не получалось… Кошмар продолжался, и она была вынуждена смотреть.

– Ну что там, Мышь, долго еще?

Старуха невольно перевела взгляд на заговорившую курицу. Рябая несушка по-прежнему сидела на месте и не мигая глядела, как серая нечисть облизывает острие своего хвоста, как облокачивается на потрескавшуюся столешницу.

– Четверо осталось. – Голос у Мыши был глубокий и хриплый, будто у зрелого дородного мужчины. Отвечая, он задрал голову и будто принюхался, а затем повернул трехглазую башку к старухе. – Считая с этой.

Третий глаз чудовища уже не сверкал, горел ровно, и от него исходил зеленоватый призрачный туман.

– А всего сколько? – Рябая с явным удовольствием встрепенулась, расправив куцые крылья и разбросав по столу несколько пятнистых перьев.

– Пять десятков и еще двое.

Курица склонила голову набок.

– Недурно-недурно, – одобрила она. – Но надо поторапливаться. Убраться отсюда хочу, опостылела мне эта деревня. Людишки паршивые, голытьба голытьбой. Кормили чем ни попадя, насилу яйцо снесла.

– Скоро уже. – Трехглазая серая тварь потянулась и, что-то пробормотав, хлопнула в ладоши.

Треснуло, запахло сухой горячей пылью, и на столе возник большой причудливый короб, напоминающий то ли торбу, то ли понягу, с двумя широкими ремнями.

– Сейчас вернусь, – пообещал Мышь.

Переступив через мертвое тело, чудище вышло из горницы в сени. Курица же вперевалочку прошлась туда-сюда по столу, не обращая внимания на сжавшуюся в ужасе старуху. Наконец, почуяв на себе обезумевший взгляд, рябая остановилась и зыркнула в ответ.

– Чего таращишься? – зло спросила она. – Наслушались сказок про золотые яйца, да? Разбогатеть захотели? А работать надо было. Работать. Вечно вы на чудо надеетесь, темнота-засельщина. Обманывать вас – одно удовольствие, такое вы дурачье. Ничего, в Чернояре и такие сойдут…

Бабка отвечать не могла, но дрожащей рукой сжала знак защиты души, висевший на шее. Курица заметила – и раздраженно дернула головой, приподняв крыло и отворачиваясь.

– Не поможет. От нас – нет.

Вернулся Мышь, волоча охапку свежего сена, шмат мяса и большую флягу. Положив сено в торбу, Мышь деловито приладил к боковым крюкам мясо и флягу, огляделся и уставился на товарку.

– Ну что, Ряба, в дорогу?

Курица вместо ответа забралась в торбу, поелозила, устраиваясь, и величаво кивнула.

Мышь встал к столу спиной, просунул жилистые лапы в ремни и без труда взвалил торбу на спину. Курица недовольно кудахнула от сильного рывка, но Мышь лишь шикнул в ответ, еще раз подбросил торбу вверх, поудобнее прилаживая ее на спине, и двинулся к выходу.

– Ничего не забыл? – безразлично поинтересовалась Ряба.

– Ах да, – ответило чудище и обернулось на затрясшую головой старуху. – Последняя душа…

Третий глаз засверкал, залив все слепящим зеленым светом.

* * *

Черный жирный дым валил в небо толстыми столбами, расползаясь в вышине слоистыми темными облаками. Ревело пламя, трещали рушащиеся избы. Гулко и невпопад, словно прощаясь, зазвонил на покосившейся колокольне обожженный колокол. Спустя мгновение самая высокая сельская постройка рухнула, взметнув сноп ярких жгучих искр.

По горящей улице, равнодушно переступая людские тела, быстро шел Мышь с Рябой за спиной. Работа была выполнена, и этим двоим уже не было дела до сошедших с ума, поубивавших друг друга, наложивших на себя руки, заживо сгоревших смертных.

Выйдя за околицу и перешагнув через поломанное коромысло, Мышь поправил торбу, в которой покачивалась Ряба, и размеренно зашагал по пыльной дороге прочь.

Человек в широких портах и без рубахи молча стоял перед пнем посреди опушки. Обросшие мхом, старые и коряжистые отростки корневой лапы опоясывали основание пня, будто сонм вцепившихся в землю щупалец. На черном клинке кинжала, который стоящий сжимал в руке, едва заметно проступали начертанные с помощью волшбы руны. Пока спящие, не пробужденные, ждущие…

Человек, не колеблясь, произнес нужные слова и полоснул лезвием по ладони, сдержав крик, сжав зубы так, что они чуть не раскрошились. Бывало и прежде, что он резал себе кожу, но такой боли еще не испытывал – со тщанием наколдованный кривой кинжал усиливал ее, словно наказывая хозяина за решимость. Кровь с лезвия сама собой пробежала по клинку и впиталась в руны, те полыхнули пурпуром… но тут же погасли, а само оружие мелко задрожало, словно живое. Волчий Клык был готов.

Человек решительно всадил колдовской клинок прямо в центр старого пня. Воздух вздрогнул от черной волшбы, ветер волной прокатился по опушке, разметав сухие опавшие листья. Вокруг Волчьего Клыка возникло размытое марево. Чародей знал: сейчас или никогда. Мешкать нельзя, иначе он навсегда лишится возможности совершить задуманное. Черная волшба не терпит малодушия.

Человек, больше не раздумывая, прыгнул – кувырком, прямо в призрачное марево над всаженным в пень клинком, и нестерпимая боль охватила все тело. Когда же он упал с другой стороны пня, мир вокруг пропал, провалившись во тьму. Чародей попытался закричать, но не смог. Дрожащими руками коснулся лица, и горящие от резкой боли пальцы ощутили лишь гладкую кожу – ни рта, ни носа, ни глаз, ни бровей, ни ушей, лишь ровная и горячая поверхность.

Человек без лица с трудом поднялся на ноги. Боль отступала, побежденная изумлением. Чародей не понимал, как дышит без носа и рта, и не понимал, как видит… без глаз! Чернота вдруг стала расползаться, будто истлевала, и сквозь нее проступили фиолетовые силуэты… Деревья… кусты… земля под ногами… Он видит без глаз. Он чувствует мир вокруг…

Человек без лица повернулся к пню. Кинжал горел ярким огнем, а марево волшбы, теперь видимое лучше, чем прежде, величественно клубилось, предлагая, подбадривая. Тебя ждет следующий кувырок. Ты обязан продолжать!