темноте. Странно: факел погас, ноги свои не вижу, а Волче — вон он, как под фонарём.

Еще шаг.

— Краса моя ненаглядная, уж как сладим с тобой, единым домом заживём, ребятишек заведём!

Что-то кольнуло в самое сердце. Ребятишек? Домом? Волче не унимался:

— Уж как я тебе, любушку, тешить буду! Как в первый раз, когда свечи из воску ярого тело твоё белое мне явили.

— Стоять! — приказала я сама себе. — Свечи, говоришь? Из воску ярого? Да ты знаешь, набор суповой, сколько я за солярий денег отвалила. Тело белое!? Дуру нашел. Водички тебе? Щас!

Я успела повернуть обратно и вылить воду, когда внезапный свет ожёг глаза.

— Выходи, насиделась ужо! — лицо Марьи трудно было рассмотреть, но тон был явно дружелюбным. — А ты, Кощеюшко, один повисишь, неча девку блазнить!

Отец изменился в лице. Миха, взмокший и запыхавшийся, что-то ему говорил, а сам криво мне улыбался. Я философски ела мороженое. Пломбир. На сливках. Характер менялся что ли? Торопиться не имело смысла, утолить любопытство еще успею. Всё равно эти двое сейчас ничего правдивого не расскажут.

— Скорая ты на расправу, Марья Моревна. Знаешь ведь, что не я воровала.

— Ведаю, ведаю, кто похитник.

— Тогда зачем в подземелье сунула?

— А не твой нынче спрос, девонька. Ступай, банька топлена, застынет тебя дожидаючи.

— Значит, проверку я прошла, да? Вам с Кощеем прямо рекрутинговое агентство открывать можно. Рога и копыта. Нет! Коса и кости, блин!!

— Сквернословишь зря. Меня поносишь по косогорам да заулочкам. Ступай в баню, после смолвимся.

Баня — это, конечно, чудесно. Мягкий пар проникал под кожу, размягчал кости и мышцы. Отвар из листьев березы — женского дерева, как учила Марья, исходил ароматом из небольшой бадейки, куда для густоты запаха был всунут запасённый ещё с лета подсушенный веник. Я зачерпнула настой небольшим деревянным ковшом и плеснула на камни, которыми была обложена печка.

Потом просто легла на полок. Вытянулась, задышала неглубоко и часто, не давая горячему пару обжечь лёгкие. Въевшаяся вонь подземелья выходила из пор, очищалась кожа, прояснялась голова.

— Спину подставляй! — отрывисто приказал хмурый Волче и застыл надо мною отряхивая веник. — Что очи вылупила? Меня Марья прислала.

Пикантная ситуация лишила дара речи и, мысленно призывая на голову Моревны самые страшные кары, я перевернулась на живот. Больше, конечно, от стыда, чем из послушания. Интересно, бить будет больно или для проформы? Вот когда прилетела "ответочка" за мои речи.

— Ну, и кто первый начнёт свой искренний рассказ? — я с хрустом откусила кусок яблока, который сразу и прожевать-то не сумела, так и застыла, едва ворочая челюстями. Этот фрукт никогда особо не любила, но теперь началась, как говорил отец, яблочная мания. Я уже перепробовала все сорта, продающиеся в магазинах, и теперь ждала, когда дачники начнут продавать первый урожай. Эльмира считала, что организм восполняет недостаток клетчатки и микроэлементов.

Мы сидели за столом, и Миха за минуту до моего вопроса слишком воодушевлённо нахваливал подгорелую картошку, на скорую руку приготовленную отцом.

— О чём? — натурально удивился кузен, в изумлении заломивший красивые васильевские брови.

— Миш... — кашлянул отец.

— Да не могу я, дядь Коль! — брат вскочил со стула и закружил по кухне. — Меня от злости разорвёт сейчас к едрёной фене! — и склонился ко мне: — Вот что, что он тебе говорил?

— Кто? — протолкнув кое-как разжёванную мякоть в горло, хрипло спросила я.

— Конь в... — Миха осекся, прикрыл глаза и сел на место. — Мстислав. Он подходил к тебе сегодня.

— Говорил что-то про ошибку в вождении, справку от доктора и шоковое состояние. Он покинул место ДТП в шоковом состоянии. Вот!

— Неужели ты не вспомнила? — продолжал горячиться брат. — Ну хоть немного?

Отец не перебивал племянника, так же выжидательно наблюдая за моей реакцией.

— Нет... Клыки у него странные. Как у волка.

Мишка снова подскочил и выбежал из кухни, а потом и из квартиры.

— Не обижайся на него, Жека! — папа гладил мою руку. — Он себя винит во всём. Был такой спокойный, уверенный парень, спортсмен, а вот поди ж ты!

— Я правда не помню ничего.

— Знаю, милая, знаю. Ты поэтому Егора отваживаешь?

— Смотрит он на меня, как... как будто я должна ему денег. Много денег. А у меня и копеечки нет. Показываю ему пустые карманы, а он не верит. В глазах вижу — не ве-рит!

— М-да. — отец хотел что-то добавить, но тут снова хлопнула входная дверь, и запыхавшийся Миха схватил мою ладонь и вложил в неё металлический тяжелый предмет.

Я разжала пальцы, чтобы рассмотреть вещицу, и комната закрутилась вокруг меня, ускоряясь и превращаясь в пёстрое грохочущее колесо.

— Отчего не сказала, что Малуша меня на ноги ставила, живой водой отпаивала? — Волче водил распаренным веником по моему телу, чуть встряхивая его время от времени. — Пошто сама повинилась?

Если он не уйдёт сейчас отсюда, дело кончится плохо. Я сжала пальцы в кулаки.

— Меня и не спрашивал никто, сграбастала, как котёнка, и швырнула.

— Одна томилась? — веник задержался на копчике.

Вот зачем он спрашивает об этом? Тоже Кощей понадобился?

— Что тебе с того, одна ли я была? Наши тропочки разбежались, вроде бы?

Хлёсткий удар по попе был лишь прелюдией ответа. Волче низко склонился, и на мою лопатку сорвалась капля пота:

— И то! На три прыска лошадиных не подошел бы, коли б не Марья!

— Вот и не подходи! На три прыска! Больно надо! Сама попарюсь, а-ну, дай веник!

Не стоило этого делать. Ох, не стоило...

Нестерпимый жар спаивал нас, спекал, сращивал. Не было сил сопротивляться. Ах, Марья!

Мы пришли в себя лишь на полу в предбаннике, куда сквозь приоткрытую дверь залетал холодный ветер, шевелящий солому, укрывающую пол.

— Холодно, дверь бы прикрыл.

— А я и прикрыл. Просквозило, должно.

Волче глубоко дышал, моя голова поднималась и опускалась вместе с его грудью.

— Замерзаю я, пошли греться.

Охотник обнял и засмеялся в темечко:

— Мало парил?

— Мало...

Когда через полчаса Волче со смехом выволок меня распаренную на улицу и облил ледяной водой из