смотрела в бездонные глаза и видела своё отражение в золотом ореоле. Любит.... — Обещал ведь.

* * *

Дождь затихал, робко выглядывало солнце. По парку, примыкающему к больнице, гуляли мама и дочка. Я заправила выбившуюся прядку за крошечное ушко.

Дунула вслед.

— Луша! — звала дочку молодая женщина, держащая в руках зонт и машинально катающая пустую прогулочную коляску-трость. — Лукерья!

Маленькая девочка с очаровательно шкодным выражением лица нарочно шлёпала ногами в розовых сапожках по неглубоким лужицам и заходилась в заразительном хохоте, когда брызги подлетали до самых щёк.

— Лукерья! Горе ты луковое, прекрати сейчас же! Я папе пожалуюсь! Господи, дай мне сил не прибить этого ребёнка!

Я улыбнулась. Невеличка Луша доверчиво вобрала в себя то, что было передано моей волей от той, другой Луши: смелость, умение быть преданной и невероятное жизнелюбие. Она будет счастливой, эта девочка. На ее пути случатся трудности и беды, но умница с редким именем Лукерья всегда будет выбирать правильный путь.

* * *

Пробив несколько слоев пространства вошла в свой дом. Отец стоял над кушеткой, на которой лежала молодая женщина. Он нагнулся и укрыл её пледом, погладил по плечу, коснулся смуглой щеки.

— Папа, у тебя родятся два сына. Я обязательно помогу твоей женщине. Родной мой. — губы скользнули по отцовской щеке.

— Ой, я уснула, да? — Эльмира села, протирая глаза. — Сплю и сплю всё время. Впрочем, — она поднялась, шагнула к мужу и приложила его руку к своему животу. — Нико, я тебе должна кое что сказать.

* * *

— Принимая во внимание тяжесть совершенных правонарушений и руководствуясь статьёй номер…

Я скользнула по лицу Мстислава ледяным взглядом, подсудимый поморщился. Почуял, зверь! Оплаченная другой кровью жизнь не пойдет ему впрок. Искупление бывает не полным. Его могила быстро зарастёт сорной травой.

* * *

Мишка чертыхался сквозь зубы, пытаясь завязать бабочку. Нарядный и неожиданно красиво причёсанный Гошка пытался помочь, но старший брат рыкал на него, и вся эта сценка вызывала у меня острое чувство одиночества. Тётя Таня на кухне в вечернем платье и фартуке колдовала над тарелками с нерезкой и проверяла кастрюли.

— Ма! — Михай вёл себя как ребёнок. — Ма! Можно я без бабочки жениться буду? Ма, ты чего?

— Коля говорит, что Женя идти отказывается. — тётя всхлипнула. — Год девка по больницам мыкается! Год! Никакой ведь ей жизни.

— Не год, а почти год, не мыкается, а обследуется, и жизнь у нее будет, вот увидишь. Я в Егора верю! Ма, ну можно я без бабочки…

Через четыре улицы от них в старой избе Макарихи, что сдавала комнату приезжим, перед зеркалом стояла удивительной красоты девушка в свадебном платье. Макариха суетилась, зачем-то искала булавку и тайком смахивала набегающие слёзы.

— Сделай его счастливым, хорошо? — поймала я в отражении синие глаза, опушенные густыми длинными ресницами.

— Хорошо, — ответила Марья. — Заглядывай почаще. Поболтаем.

— Маруся! — голосила из-за стенки Макариха. — Приехали!

* * *

Женька тяжело опиралась на казенный больничный костыль, с перемотанной тряпками — чтобы не натирала — перекладиной. Ее согнутая ссутулившаяся спина казалась камнем на фоне живой ряби на поверхности пруда. Снова пошёл мелкий дождь, звучащий в унисон с настроением.

Подплывали утки, приученные больными и персоналом к угощениям, покрякивали, шумно взмахивали крыльями и разочарованно отворачивались от странной неподвижной женщины. Она плакала, и слезы жгли мне душу.

— Не плачь, милая, — шептала я, выпуская из рук мелкую серовато-коричневую птаху, — моя хорошая сильная девочка.

Обняла, дунула в висок, разгоняя дождевые капли, стекающие по коже. Птаха кружила над нашими головами. Лешак выбирал, он не мог ошибиться.

— Завтра, уже завтра всё изменится, только потерпи. Посмотри, кто к тебе идёт! Прими…

У поворота на пруд стоял мужчина, и мне не нужно было смотреть ему в лицо, чтобы узнать. Сердце кольнуло от осознания вечной потери. Грехи отпущены, жизнь войдет в свою колею, Егор. Волче, не смотри с такой тоской на Женьку. Завтра диагноз не подтвердится. Обещаю, всё у вас будет хорошо. А теперь иди к ней!

Мужчина посмотрел на пакет с продуктами, висящий в руке, и решился.

Я вздрогнула и подтянула поближе неудобный костыль, оглянулась. Ощущение теплого воздуха на виске не проходило. Нервы что ли? Мелкая птица кружила над моей головой. На стервятника не похожа, за дерева приняла, видимо. Да и не удивительно, дерево и есть — бесполезное, никому не нужное бревно. Калека.

— Волчина! Женя Волчина! — резкий крик медсестры вывел из оцепенения. — Муж тебя ищет. Ты чего здесь мокнешь-то?

Моя жертва тоже была принята...

* * *

— Теперь ты спокойна?

— Да.

Рука в черной кожаной перчатке с агатовыми бляшками подхватила, подтянула вверх, и вот я уже сижу на огромном вороном коне, мерно вышагивающим среди серого мёртвого леса.

Упирающееся кроной в тусклое небо зеленое дерево раскинуло в стороны гибкие ветви. Внизу они сплетались в колыбель, выстланную мягким птичьим пухом и листьями мать-и-мачехи.

Маленький мальчик пытался поймать юркую синичку, беспрестанно перепрыгивающую с места на место, сжимал пустые кулачки, смеялся, показывая два белоснежных передних зуба. Нежное сребристое мерцание окутывало его ручки по локти.

— Пусть резвится. Лешак приглядит. Рубежи осмотреть надобно, поедем?

— Поедем. — я взмахнула рукой, и над нашим сыном зависло в воздухе красное сочное яблоко.

Малыш засмеялся и потянулся к новой игрушке. У самых корней, свернувшись клубком, спал Колючкин, он потянулся, разбуженный шумом, подвигал носиком и снова скрутился в светящийся шар.

Вороной резко вскидывал наполовину костяную голову, разгоняя бесплотные тени, окружавшие со всех сторон.

— Гости у нас, Ега.

Я доверяла его чутью:

— Кто?

— Трое. Зла за плечами немеряно. Переборешь меня, Берегиня?

— Посмотрим, за так людей не отдам.

— Грозна ты, как погляжу.

— Не грознее тебя.

Конь перешел в мягкий размеренный галоп, я вдохнула горький запах полыни и прижалась спиной к повелителю обратной стороны жизни, с которым сегодня мы снова встанем по разные стороны.