– Да вот говорят, что этот Рюрик на вольности новгородские пытается посягать, – осторожно сказал Вадим…

– На наши вольности никто не покушался, – возразил мужик. – Мы как жили, так и живем. Может, в Новгороде какие перемены произошли?

– В том-то и дело, что Рюрик хочет ущемить права вече и усилить княжескую власть…

– Во-он оно чего!

Мужик на минуту замолчал, а потом проговорил раздумчиво:

– Слышал я об этом вече. Там все больше бояре и купцы заправляют. Что хотят, то и воротят. А простой народ у них в загоне. Так какое это народовластие? Прикрываются этим словечком, это верно. Болтовней занимаются. Вот, наверно, князь и решил навести порядок.

– Так, значит, ты бы одобрил такие действия?

– А почему бы и нет? Главное, порядок должен быть в стране. А то у нас народовластие во всевластие кучки богачей превращается. Богачи же, как клещи, завсегда в народ впиваются, чтобы побольше крови высосать. Недаром все они пузатые и на лицо гладкие! Ты-то не из них? – он хитро поглядел на Вадима. – Если князь их ущемил, то правильно сделал. Авось, народу полегче станет!

Вадим заходил в один дом, в другой и везде слышал те же разговоры, что и от носатого мужика. В душе он был согласен с ними. Будучи посадником, он, пожалуй, лучше всех видел, как разгорается борьба между знатными родами Новгорода за власть, за влияние на посадника, а теперь – на князя. Как ожесточенно сражаются богатые люди за свои привилегии, за то, чтобы различными путями, лично или через посредников, получить льготы и послабления от правителей и как можно толще набить себе карман; что народовластие давно стало прикрытием, обманом народа и способом наибольшего обогащения кучки ненасытных живоглотов. Но, понимая это, Вадим в то же время знал, что уже не сможет отступить от своего пути, что он связал с этой борьбой свою жизнь, что за ним идут люди и отступать ему поздно да и некуда.

Обосновываясь в этих лесах, он надеялся, что привлечет в свой отряд сначала жителей окрестных деревень, а потом через ходоков и добровольных помощников объединит недовольных мужиков из дальних местностей, а затем двинет всю эту большую массу народа на Новгород… Теперь он понял, что эти надежды не оправдались, что надеяться на селян ему не приходится и все внимание следует обратить на город.

И вдруг Вадим затосковал по Велижане. Тоска навалилась как-то сразу, будто снежный заряд, закрутила, завертела. Он потерял аппетит, из рук все валилось. Он понял, что если не увидит ее, то не сможет жить дальше. И тогда, никому не поведав, он взял с собой двоих воинов и отправился в Новгород.

К городу подошли в полдень. Спрятавшись в кустах, наблюдали за крепостной стеной. Охранялась она так же, как и при его власти. По площадкам прохаживались часовые, одетые в тулупы; вечером они зажгли факелы, изредка перекликались между собой, сообщая, что все в порядке.

Вадим выбрал западный участок стены. Там шел небольшой овражек, по нему можно было подобраться и затаиться. Что касается времени, то легче всего, по его мнению, проникнуть в город можно было перед рассветом, когда сон одолевал часовых. Обычно часовые, оглядевшись по сторонам и убедившись в том, что ничто не угрожает, выбирали укромный уголок и, притулившись возле защитного забора, старались прикорнуть на часик-полтора.

Вадим определил этот момент по тому, что факелы перестали двигаться; их прикрепили к стене на время сна. Взяв в руки крюк, он с силой кинул его на стену, следом за ним заструилась веревочная лестница. Бросок был удачным. Подождав немного и убедившись, что его никто не обнаружил, быстро вскарабкался на стену, сбросил лестницу, а сам спрыгнул по ту сторону стены и вскоре скрылся среди домов. Он шел к маленькой избушке. Почему-то казалось, что там его ждет Велижана, что она чутьем угадала, что он явится этим утром, и сейчас сидит у двери, прислушиваясь к шороху…

С трепетом подходил Вадим к заветному жилью. Сколько радостей и надежд было связано с ней! Каким радужным и безоблачным казалось будущее и как разом все обрушилось! Теперь он, бывший хозяин города, крадется затравленным волком, осторожно ступая и оглядываясь по сторонам…

Окна в избушке были темными. Он легонько стукнул в дверь. Послышались шаги, звякнула щеколда, и в открытую дверь выглянула старушка.

– Кого там нелегкая принесла в такой ранний час?

– Это я, Вадим, бабуля. Ты одна?

– Одна. Кому еще быть? Проходи, не бойся. Давно никого не было, в одиночку тут маюсь.

Вадим ступил в темноту. Старушка пошарила в углу, стала высекать кремнем огонь, зажгла трут, а потом лучину. Вадим огляделся. Как тут все было знакомо и мило! Вот широкая кровать, на которой он с Велижаной предавался любовным утехам, небольшой столик, на котором он раскладывал яства и питье, специально подобранные по вкусу любимой, а иногда подарки, купленные у византийских или хазарских купцов, вызывавшие у нее бурю восторгов… Даже вид светца – деревянной стойки с железной рогулькой наверху из трех пальцев, на которых лежали лучины – вызывал у него умиление. Часто зажигал он его по ночам чтобы еще раз полюбоваться лицом ненаглядной…

– Велижана навещала тебя? – спросил он.

– Ни разу не была. Да и что ей делать? Одна как перст кукую, никому не нужная.

– С кем она живет? По-прежнему с мужем?

– Какое там! Сразу к родителям ушла. Говорят, звал Багута к себе, да отказалась.

– Пригласи ее. Отправляйся прямо сейчас, немедленно!

– Бегу-бегу! Только много ли прыти в моих ногах? Постараюсь как можно быстрее дойти.

Старушка ушла. Вадим то начинал ходить по избе, то садился на кровать, то вновь вскакивал. Время тянулось неимоверно медленно.

Наконец на крыльце послышались шаги, и в комнату влетела Велижана, со стоном бросилась на грудь, от рыданий не могла вымолвить ни слова. Наконец отстранилась, влажными от слез глазами стала глядеть ему в лицо, шепча ласковые слова:

– Жив, жив, сокол мой… Ненаглядный мой… Так долго ждала тебя…

Весь день и всю ночь они пробыли вместе. Между словами любви он спрашивал ее о том, что изменилось в Новгороде после вокняжения Рюрика, как относится народ к новому правителю.

– Я почти не выхожу из дома, – отвечала она. – Только недавно родители отстали от меня с упреками. Поэтому что я могу знать? Из их бесед и разговоров других людей я поняла, что особых перемен не произошло. Дань не повышена. Потеснили грабителей и разбойников. Вече несколько раз собиралось, что-то решало, мирно расхолилось.

– Как в народе относятся к Рюрику? Что говорят? Ведь чужой человек явился княжить!

– Да какой он чужой? Славянин. Из тех краев, откуда наше племя пришло. К тому же внук Гостомысла…

– Так что, выходит, про меня и забыли совсем?

– Откуда мне знать, милый? Я каждый день тебя вспоминала, все глаза проплакала…

– Если случится заваруха, за кем пойдет народ: за мной или за Рюриком? – задал он самый больной для него вопрос.