Глеб встрепенулся, посмотрел на часы. Без четверти одиннадцать. Клиент никогда на «стрелки» не опаздывал и лишней минуты никогда не ждал. К внешним проявлениям того, что в определенных кругах называют «авторитетом», он относился с въедливостью церемониймейстера Букингемского дворца. Возможно, потому, что ничего другого, кроме химеры «авторитета», за душой не имел.

Глеб Лобов встал, с удовольствием потянулся всем телом. Перебежал улицу перед потоком машин.

Прошел мимо витрин «Макдональдса», косясь на беззвучный театр абсурда внутри. И нырнул в подземный переход.

В «трубе» было сыро и неопрятно, как в разорившемся платном туалете. Пахло спертым духом потных тел, размокшими окурками, котами и содержимым многочисленных киосков.

Глеб медленно прошелся вдоль стеклянной стены. Потолкался среди публики, тупо разглядывающей выставленное напоказ дешевое барахло.

Ровно в одиннадцать он протиснулся в магазинчик, торгующий женскими тряпочками. Чиркнул взглядом по лицу молоденькой продавщицы, заставив ее опустить глаза. Постучал условным стуком в металлическую дверь и вошел в подсобку.

Квадратное помещеньице было до потолка заставлено коробками. На свободном пятачке едва нашлось место для столика и раскладного табурета.

На нем, согнув сухое вытянутое тело, сидел пожилой мужчина с остроскулым лицом ветерана пересылок. Одет он был неброско, серо. Только и запомнишь, если столкнешься, долговязую фигуру и прощупывающий скользящий взгляд.

Мужчина прихлебнул чай из крышечки термоса, молча кивнул Глебу.

— Есть крупная партия «афганца», — сразу же перешел к сути Глеб. — Предоплата сто процентов. Самовывоз из Рязани. Можно брать прямо сегодня.

Мужчина подул на чай, разгоняя облачко пара.

— Пусть везут до Москвы, — сиплым голосом произнес он.

— Тогда и отдадут по московским ценам, — мягко возразил Глеб.

Мужчина дернул щекой.

— Сколько на круг выходит?

Глеб на пальцах показал — «три».

— Больно круто, — подумав, произнес мужчина. — По бабкам потянем, только потом куда его девать? Не жопой же есть.

Глеб уперся плечом в косяк. Поблуждал взглядом по коробочкам с бельем. На модельках тряпочки смотрелись идеально. Как будут выглядеть на покупательницах, толкущихся за железной дверью, поди угадай.

— Через неделю-другую ГУВД начнет гонять «чехов», — нейтральным тоном начал он. — И с «дурью» в городе возникнет напряженка.

Мужчина сосредоточенно прихлебывая чай, насторожился.

— Откуда знаешь? — выдохнул он в крышку.

— Газеты читаю внимательно. Война в Сербии кончилась, больше нашим лохам пудрить мозги нечем. А чтобы не вспомнили, как их в дефолт кинули, надо переключить внимание. «Чехи» и айзеры — метод испробованный.

Мужчина покосился на него, пополоскал чаем рот, сглотнул.

— Если такой умный, что на себя товар не возьмешь?

— Я никогда не берусь за то, что не умею делать, — тихо, но отчетливо произнес Глеб.

Мужчина, крякнув, развернулся. Цепким взглядом осмотрел Глеба с головы до ног.

— Кто знает про товар? — едва слышно произнес он.

— Вы, я и хозяин груза. Мой человек передаст концы в Рязани.

— После этого он тебе будет нужен?

— Нет.

Губы мужчины сложились в плотную линию. Он хищно втянул носом воздух.

— Значит, договорились. Позвони Модному, скажи, я дал добро. Свой процент с него снимешь. — Он цыкнул зубом. — Работайте, нехристи, сами. Я «дурью» руки не мараю.

Он отвернулся, цепкими пальцами подхватил термос. Опрокинул, направив дымящуюся коричневую струю в крышу. Пахнуло мятой и липовым цветом. На пожухлой коже ладони мужчины синел контур парусника.

Даже с такого расстояния Глеб чувствовал затхлый запах мужчины. Запах пульсирующими ручейками сочился от морщинистой шеи, выползал из подмышек и дымком вился над пахом. Переполненный барак, тухлая пайка и мокрые сигареты без фильтра. Запах въелся в кожу навсегда, как окрик конвоя — в мозг. До самой смерти не избавишься.

«Авторитет, твою мать! Полжизни за решеткой, — подумал Глеб. — По вашей логике, братки, у зверей царем должен считаться не лев, а попугай. Живет триста лет — и все в клетке».

Он поморщился и, не прощаясь, вышел.

* * *

Глеб выпил кофе за стойкой кафе «Шоколадница» на Пушкинской. Из окна хорошо просматривалась стоянка машин у Министерства по делам печати и информации. Когда в ряд припаркованных машин вклинился черно-синий «Гелендваген» со знакомыми номерами, Глеб встал. Купил коробку самых дорогих конфет и вышел на улицу.

Обошел вокруг кинотеатра «Россия» — Минпечати прилепилось к нему сбоку — незаметно выскочил из-за угла на министерское крыльцо.

Предъявил пропуск на вахте.

В холле нужный ему человек, приехавший на «Гелендвагене», рассматривал газеты, разваленные на лотке. Головы не поднял, взглядом прошедшего мимо Глеба не проводил. Слишком профессионален, чтобы явно демонстрировать интерес.

Глеб, проходя к лифту, уловил нотку авантажного одеколона «Фенди», исходящую от мужчины. Сузил глаза.

«Профессионал, твою мать! Разъезжает на тачке стоимостью в месячную зарплату всего МУРа, душится „Фенди“ и носит кожаный пиджак от Армани. Как там у Семенова? „Никогда Штирлиц не был так близок к провалу“. Сгорит же, дурак. И всех сдаст, к бабке не ходи. У нас не гестапо, в ментовке отпрессуют так, папе Мюллеру даже не снилось».

Войдя в лифт, Глеб развернулся. Створки двери медленно захлопнулись, но он успел увидеть мужчину, развернувшего газету. Как учили, он проверялся, отслеживая всех, кто вошел в холл вслед за Глебом. Несмотря на элегантный костюм, было в его широкоплечей фигуре что-то неисправимо плебейское, от тупого физического труда идущее.

Глеб подавил улыбку.

В пустом лифте Глеб достал из бумажника триста долларов. Помедлив, добавил еще сотню. Вложил в конверт. Конверт прижал пальцами к белой изнанке коробки конфет.

Романтик раннего капитализма Чичиков совал в потные ладошки чиновников ассигнации: кому «беленькую», кому — «синенькую», кому — «красненькую». Невероятная неразбериха царила в финансах Российской империи! Это же тронуться можно, запоминая, кому какой цвет по табелю о рангах положен. Спасибо Гайдару, навел в России порядок. Теперь все и всюду берут «зелеными».

Глеб вышел на втором этаже. Не торопясь, прошел по коридору по пыльной, протоптанной, как тропинка в лесу, ковровой дорожке. Уныло-красной с зелеными каемочками. Некоторые двери были приоткрыты, из кабинетов доносились звуки мышиной министерской жизни.

Нужная дверь тоже оказалась приоткрытой. В щель тянуло запахом растворимого кофе и сдобы.