Дом в Артармоне сиял огнями, когда она поставила машину в гараж и вошла в переднюю дверь. Эмили Паркер сдержала слово, довольно подумала Мэри; соседка обещала позаботиться о том, чтобы дом имел жилой вид. Она поставила на пол чемоданчик, сняла перчатки и бросила на столик в прихожей вместе с сумкой, а потом прошла в гостиную. Телефон маячил перед глазами, чудовищно огромный, но Мэри не позвонила Рону сообщить о своем возвращении. Торопиться некуда: завтра, или послезавтра, или после-послезавтра.

В гостиной по-прежнему преобладали серые тона, но теперь на стенах висело много картин, и ярко-красные цветовые пятна пылали, точно разметанные по комнате угли костра. На строгой каминной полке стояла красная стеклянная ваза, и на жемчужно-сером ковре лежал меховой рубиновый коврик, похожий на лужицу крови. Как приятно снова оказаться дома, подумала Мэри, окидывая взглядом неодушевленные свидетельства своего богатства и вкуса. Скоро здесь поселится Тим, который тоже приложил руку к созданию интерьера. Скоро, скоро…

«Но хочу ли я, чтобы он поселился здесь?» — спрашивала она себя, беспокойно расхаживая по комнате.

Странное дело: по мере приближения дня воссоединения с ним ей все меньше хотелось этого.

Солнце зашло час назад, и над западным горизонтом, как и во всем мире, уже сгустилась тьма, в которой пульсировали красноватые огни города, затянутого низкими дождевыми тучами. Но дождь прошел западнее, оставив Артармон под покровом летней пыли.

«Очень жаль, — подумала Мэри, — дождь нам не помешал бы, мой сад совсем засох».

Она прошла на темную кухню, не включая света ни там, ни в патио, и с минуту стояла у окна, пытаясь рассмотреть, горят ли окна у Эмили Паркер. Но камфорные деревья заслоняли соседний дом: придется выйти в патио, чтобы разглядеть все толком.

Глаза у нее уже привыкли к темноте, и она вышла через заднюю дверь, ступая, по обыкновению, бесшумно, и несколько мгновений стояла неподвижно, с наслаждением вдыхая аромат летних цветов и далекий землистый запах дождя. Как же все-таки хорошо дома — или было бы хорошо, если бы в глубине сознания не маячил образ Тима.

И вдруг, словно материализованный силой ее мысли, силуэт Тима вырисовался на фоне далекого плачущего неба. Он сидел на перилах кованой ограды, все еще голый и покрытый каплями воды после вечернего душа, подняв лицо к беззвездному небу и словно завороженно внимая музыке сфер, недоступной земному слуху. Рассеянный в воздухе слабый свет сгущался в золотистых волосах и тянулся бледными жемчужными нитями по контурам лица и торса, расслабленных мышц, туго обтянутых блестящей гладкой кожей. Видны были даже полукружья опущенных век, под которыми он прятал от ночи свои мысли.

«Месяц, больше месяца, — подумала Мэри. — Прошло больше месяца с тех пор, как я видела его в последний раз, и вот он здесь — точно плод моего воображения: Нарцисс у озера, погруженный в мир грез. Почему его красота так сильно поражает меня всякий раз, когда я впервые вижу его после долгой разлуки?»

Она бесшумно прошла по каменным плитам и встала позади Тима, глядя на мощную шейную мышцу сбоку от горла, блестящую, словно ледяной столб. Наконец, не в силах более бороться с искушением дотронуться до него, она нежно сомкнула пальцы на голом плече и уткнулась лицом в мокрые волосы, касаясь губами уха.

— О, Тим, как я рада, что ты ждешь меня здесь, — прошептала она.

Он не вздрогнул от неожиданности и не пошевелился: казалось, он сразу почувствовал ее присутствие в безмолвной ночи, понял, что она стоит за ним в темноте.

Спустя несколько мгновений он немного откинулся назад, приникая к ней. Рука, покоившаяся у него на плече, скользнула по груди к другому плечу, заключая голову в кольцо объятия. Просунув свободную руку ему под локоть, Мэри положила ладонь на живот и легонько надавила, крепче прижимая Тима к себе. Мышцы пресса дрогнули, когда она нежно провела по ним рукой, а потом застыли, словно он перестал дышать. Он медленно повернул голову и посмотрел ей в лицо. В нем чувствовалось отстраненное спокойствие, и серьезные, пытливые глаза были подернуты туманной серебристой пеленой, сквозь которую он всегда смотрел на нее, видя и не видя: словно видел ее, но не видел Мэри Хортон. Когда их губы легко соприкоснулись, а потом слились в поцелуе, он обеими ладонями сжал руку, лежавшую у него на груди. Этот поцелуй отличался от первого, в нем была томная чувственность, опьянившая и заворожившая Мэри, — казалось, прекрасный юноша, которого она застала здесь погруженным в грезы, был не Тимом вовсе, а телесным воплощением духа теплой летней ночи. Встав с перил, он без всякого страха и колебания притянул Мэри к себе и подхватил на руки.

Он спустился по ступенькам в сад, стриженая трава шуршала под его босыми ногами. Мэри хотела запротестовать, попросить вернуться домой, но уткнулась лицом ему в шею и промолчала, подчинив свой рассудок странной, безмолвной решимости Тима. Он усадил ее на траву в густой тени камфорных деревьев и, опустившись перед ней на колени, осторожно провел кончиками пальцев по ее щекам. Захлестнутая волной любви, она вдруг словно оглохла и ослепла — и безвольно подалась вперед, точно сбитая небрежным щелчком тряпичная кукла, раскидывая руки и припадая головой к его груди. Повозившись со шпильками, он распустил ей волосы, а она сидела неподвижно, беспомощно положив вялые ладони ему на бедра. От волос он перешел к одежде: медленно и уверенно стянул с нее блузку и все прочее, словно раздевающий куклу ребенок, и аккуратно сложил все вещи одну за другой на траве рядом. Мэри стыдливо съежилась и закрыла глаза. Каким-то образом они поменялись ролями: непонятно почему, она всецело подчинялась его воле.

Потом Тим положил ее руки себе на плечи и заключил ее в тесные объятия. Мэри сдавленно ахнула и широко распахнула глаза: впервые в жизни она прижималась всем своим телом к мужскому нагому телу, теплому, незнакомому и полному жизни, и ей ничего не оставалось, как целиком отдаться новым ощущениям. Похожее на сон состояние транса, в котором она находилась, превратилось в сон ярче и реальнее всего мира, простирающегося за пределами густой тени под камфорными деревьями, и гладкая шелковистая кожа под ее ладонями вдруг обрела материальность и форму: кожа Тима, обтягивающая тело Тима. И ничего лучшего жизнь не могла подарить ей, ничего лучшего, чем ощущение горячего тела у нее в объятиях, прижимающего ее к земле. Подбородок Тима упирался ей в болезненно пульсирующую шею, пальцы Тима вонзались ей в плечи, пот Тима стекал у нее по бокам. Он весь дрожал, и она осознала, что переполняющий его бездумный восторг вызывает именно она и не имеет значения, юная она девушка или немолодая женщина, покуда Тим у нее в объятиях и внутри ее, покуда она, Мэри, доставляет ему наслаждение, столь чистое и стихийное, что он достигает его свободно, не связанный путами рассудка, которые всегда будут стеснять ее.

Когда ночь подошла к концу и темную пелену дождя на западе отнесло за горы, Мэри отстранилась от Тима, поднялась на колени и собрала в охапку одежду.

— Пойдем в дом, милый, — прошептала она, склоняясь над ним и касаясь волосами вытянутой руки, на которой недавно покоилась ее голова. — Скоро рассветет, пойдем в дом.