— Нет, Мэри, я пойду с тобой. Я не испугаюсь и не расстроюсь.

Рон лежал на старой двуспальной кровати, которую много лет делил с Эс, с закрытыми глазами и сложенными на груди руками, словно умышленно приняв позу, в какой лежала Эс, когда он видел ее в последний раз. Мэри не стала трогать холодную кожу или щупать пульс: она мгновенно поняла, что Рон мертв.

— Он спит, Мэри? — Тим подошел к кровати с другой стороны и пристально посмотрел на отца, а потом положил ладонь на его впалую щеку и поднял печальный взгляд на Мэри. — Он такой холодный!

— Он умер, Тим.

— Как жаль, что он не подождал немного! Мне страшно хотелось рассказать папе, как хорошо жить с тобой. Я хотел расспросить его кое о чем и хотел, чтобы он помог мне выбрать еще один подарок для тебя! Я не попрощался с ним! Я не попрощался с ним, и теперь я не помню, как он выглядел с открытыми глазами, когда был совсем живой и счастливый.

— Думаю, он не мог ждать ни минутой дольше, милый. Он очень хотел уйти, он чувствовал себя бесконечно одиноким, и, когда он узнал, что ты счастлив, ничто уже не держало его здесь. Не печалься, Тим, поскольку в этом нет ничего печального. Теперь он снова сможет спать рядом с твоей мамой.

И внезапно Мэри поняла, почему голос Рона по телефону казался таким слабым и далеким: он начал свой предсмертный пост, как только Тим навсегда покинул дом на Серф-стрит, и ко дню возвращения Мэри из клиники уже совсем обессилел. Но можно ли назвать это самоубийством? Мэри так не думала. Барабан перестал бить, и ноги перестали шагать, вот и все.

Присев на край кровати, Тим подсунул ладони отцу под спину и бережно поднял на руки усохшее окоченевшее тело.

— Но я буду скучать по нему, Мэри! Папа мне нравился, нравился больше всех на свете после тебя.

— Знаю, милый. Я тоже буду скучать по нему.

«Не голос ли Рона послышался мне в ночи?» — подумала она.

И более странные вещи случались с более скептически настроенными людьми, не рассеивая их сомнений… Может статься, в момент, когда отлетает душа, незримые нити, связывающие ее с телом, лопаются с тихим звоном, слышным родным и близким умирающего? Рон находился один, когда умер, но все же не один; он позвал, и она проснулась, чтобы ответить.

«Порой многие мили, разделяющие людей, ничего не значат, — подумала Мэри, — порой они сокращаются до мгновения тишины между ударами сердца».

На похоронах Рона Мэри чувствовала себя ужасно, и единственное, чему была рада, это тому, что уговорила Тима остаться дома. Дони с мужем взяли на себя все хлопоты, что казалось правильным и справедливым, но в качестве представителя Тима ей пришлось присутствовать на скорбной церемонии и проследовать с маленькой погребальной процессией до кладбища. Присутствие Мэри было явно нежелательно: Дони и Мик демонстративно игнорировали ее.

«Интересно, как они отреагировали, когда Рон сообщил, что мы с Тимом поженились?» — думала она.

После бракосочетания она разговаривала с Роном только один раз, и он ни словом не упомянул о дочери.

Когда гроб засыпали землей и они трое медленно двинулись прочь от могилы, Мэри положила руку на плечо Дони.

— Я глубоко сочувствую вам, дорогая. Я знаю, вы очень любили отца. И я тоже его любила.

Дони вперила в нее синие глаза, очень похожие на глаза брата, но полные злобной ненависти, совершенно несвойственной Тиму.

— Я не нуждаюсь в ваших соболезнованиях, драгоценная невестушка! Шли бы вы прочь да оставили меня в покое.

— Почему вы не можете простить мне мою любовь к Тиму, Дони? Разве отец не объяснил вам ситуацию?

— О, он пытался! Вы очень умная женщина, не так ли? В два счета заморочили старику голову, как и бедному Тиму! Ну как, вы довольны теперь, когда заполучили в свое распоряжение ручного идиота на законных основаниях?

— Тим для меня не ручной идиот, вы сами знаете. И в любом случае какое это имеет значение, если он счастлив?

— Откуда мне знать, счастлив ли он? Это вы так говорите, а ваше слово не стоит и двух центов!

— Так почему бы вам не приехать к нему и не выяснить лично, правду ли я говорю?

— Я не стану марать обувь, входя в ваш дом, миссис Тим Мелвилл! Ну ладно, вы добились своего: заполучили Тима в полное свое распоряжение с соблюдением всех приличий и благополучно избавились от его родителей.

Мэри побледнела.

— Что вы имеете в виду, Дон?

— Вы свели мою мать в могилу, миссис Тим Мелвилл, а вслед за ней и моего отца!

— Это неправда!

— Ах, неужели? Что касается меня, то теперь, когда мои родители умерли, мой брат тоже умер для меня. Я не хочу ни видеть его, ни слышать о нем! Если вам с ним угодно выставлять себя на всеобщее обозрение, демонстрируя свои извращенные пристрастия, я даже знать об этом не желаю!

Мэри круто развернулась и ушла прочь.

За время пути от кладбища Ботани до артармонского дома она несколько отдышалась и сумела достаточно убедительно изобразить спокойствие, приветствуя Тима.

— Ну что, папа теперь с мамой? — нервно спросил он, ломая пальцы.

— Да, Тим. Я видела, как его положили в землю рядом с ней. Тебе больше нет нужды беспокоиться о них, они вместе и спят мирным сном.

В поведении Тима чувствовалось что-то странное. Мэри села и внимательно посмотрела на него, не столько встревоженная, сколько озадаченная.

— В чем дело, Тим? Ты плохо себя чувствуешь?

Он вяло помотал головой.

— Нет, все в порядке, Мэри. Просто как-то странно, и все. Странно, что у меня больше нет мамы и папы.

— Понимаю, понимаю… Ты ел что-нибудь?

— Нет, но я не голоден.

Мэри подошла к нему, потянула за руки, заставляя встать с кресла, и беспокойно заглянула в глаза.

— Пойдем на кухню, побудешь со мной, пока я готовлю сэндвичи. Может, у тебя появится аппетит, когда ты увидишь, какие они симпатичные и вкусные.

— Такие крошечные, со срезанной коркой?

— Тоненькие, как бумага, крошечные треугольнички со срезанной коркой, обещаю. Пойдем.

Мэри так и подмывало добавить «любимый мой, дорогой мой, сердце мое», но почему-то она никогда не могла заставить себя произнести безыскусные ласковые слова, которые неизменно приходили на ум всякий раз, когда Тим казался расстроенным или потерянным. Научится ли она когда-нибудь обращаться с ним как с возлюбленным, сумеет ли когда-нибудь избавиться от леденящего страха выставить себя полной дурой? Почему она чувствует себя с ним совершенно непринужденно только в уединенном коттедже или в постели? Мысль об ожесточенной враждебности Дони все еще терзала сердце, и оценивающие любопытные взгляды, которые она ловила на себе, проходя с Тимом по Уолтон-стрит, по-прежнему унижали.