— Как ни странно, Тим, мы совсем не против. Она славная старушенция.

— Она мне нравится. — Тим положил растение на землю и обнял Мэри за талию. — Почему ты стала такой хорошенькой, Мэри?

— Потому что теперь у меня есть ты.

— А я думаю, потому, что теперь ты не одеваешься так, будто собираешься в город. Мне больше нравится, когда ты ходишь без туфель и чулок, с распущенными волосами.

— Тим, ты хочешь поехать в коттедж на пару недель? Здесь хорошо, но в коттедже еще лучше.

— Да, очень хочу! Раньше мне не нравился этот дом, но теперь, когда ты вернулась из госпиталя, здесь стало здорово. Мне здесь хорошо. Но коттедж — мой самый любимый дом на свете.

— Да, знаю. Поехали прямо сейчас, Тим, нас здесь ничто не держит. Я просто ждала, какое решение примет папа, но он предоставил нас самим себе на ближайшее время, а значит, мы спокойно можем уехать.

Ни одному из них не пришло в голову отправиться еще куда-нибудь, грандиозные планы совместной поездки на Большой Барьерный риф или в пустыню отодвинулись в отдаленное будущее.

Они перебрались в коттедж тем же вечером и изрядно повеселились, решая, где будут спать. В конечном счете они перетащили двуспальную кровать Мэри в комнату Тима, а ее белоснежную келью закрыли до времени, когда у них возникнет желание съездить в Госфорд за краской для переоформления стен и пола там. Работы по саду было мало, а по дому еще меньше, и они гуляли в лесу дни напролет: исследовали колдовские нехоженые тропы, лежали головой к голове над суетливым муравейником или неподвижно сидели, наблюдая за лирохвостом, исполняющим замысловатый брачный танец. Если они уходили слишком далеко от коттеджа, чтобы вернуться обратно до наступления темноты, они расстилали одеяло на ложе из папоротника-орляка и ночевали под звездным небом. Иногда они спали весь день и просыпались на закате — тогда они спускались к реке и в сумерках разжигали на берегу костер, от души наслаждаясь вновь обретенной свободой в мире, где нет никого, кроме них двоих, и чувствуя себя совершенно непринужденно друг с другом. Они сбрасывали всю одежду, надежно защищенные темнотой от случайных посторонних глаз, и плавали голые в недвижной черной воде, пока костер догорал, превращаясь в россыпь подернутых пеплом углей. Потом Тим укладывал ее на расстеленное на песке одеяло, не в силах ни секундой долее противиться любовному желанию, и она поднимала руки и притягивала его к себе, исполненная такого счастья, какого прежде даже не представляла.

Однажды ночью Мэри пробудилась от глубокого сна на песчаном берегу и с минуту лежала неподвижно, пытаясь сообразить, где она. Когда в голове у нее прояснилось, она поняла, где находится, ибо теперь всегда спала в объятиях Тима. Он ни на минуту не выпускал ее из рук. Любая попытка отодвинуться моментально будила его, он ощупью находил Мэри и снова притягивал к себе со вздохом облегчения, смешанного со страхом. Казалось, он боялся, что ее похитит некая враждебная сила, таящаяся в темноте, но никогда не говорил об этом, а она никогда не расспрашивала, интуитивно понимая, что в свое время он сам все расскажет.

Лето было в разгаре, и погода стояла превосходная: дни сухие и жаркие, а ночи приятно прохладные от свежего дыхания морского бриза. Мэри смотрела в небо, затаив дыхание от благоговейного изумления. Широкий пояс Млечного Пути тянулся по небесному куполу от горизонта до горизонта, источая такое сияние, что даже беззвездные участки неба светились слабым, призрачным светом. Никакая тонкая туманная пелена не заволакивала сверкающего великолепия, а городские огни, способные затмить блеск звезд, находились во многих милях к югу. Южный Крест раскинул яркие оконечности в четыре стороны света, пятая звезда сверкала бриллиантом чистой воды, альфа и бета Большой Медведицы отвлекали взгляд от недвижного воскового шара полной луны. Серебряное сияние заливало все вокруг, река искрилась и трепетала подобием холодного текучего огня, песок походил на море крохотных алмазов.

На какой-то миг Мэри показалось, будто она слышит что-то или, возможно, чувствует нутром: нечто чуждое и неуловимое, подобное почти беззвучному стону, в котором слышались умиротворение и бесповоротность. Она долго напрягала слух, но странный звук не повторился, и в конечном счете она подумала, что, наверное, в такую ночь самая душа мира высвобождается и простирается таинственным покровом над всеми живыми существами.

Она часто разговаривала с Тимом о Боге, поскольку концепция Высшей Силы не сложна для понимания, а он достаточно простодушен, чтобы поверить в нематериальное. Но сама Мэри не верила в Бога и твердо держалась нефилософского убеждения, что человеку дана только одна жизнь — она-то и является самым главным и совершенно не зависит от существования Высшей Силы. Какая разница, есть Бог или нет, если душа смертна и жизнь кончается на краю могилы? Если Мэри вообще думала о Боге, то облекала мысли в слова и выражения, свойственные Тиму и малым детям, безгрешным и неиспорченным. Собственная жизнь увела Мэри так далеко от всего сверхъестественного, что казалось, у нее два разных мировоззрения: одно детское, другое взрослое. Однако странный звук в ночи, воспринятый отчасти слухом, отчасти шестым чувством, встревожил ее, в нем чудилось нечто потустороннее, и Мэри внезапно вспомнила древнюю легенду, гласящую, что, когда душа, покинувшая тело, пролетает над землей, псы поднимают морды к луне и тоскливо воют, исполненные скорби. Она села, обхватив колени руками.

Тим сразу почувствовал, что она высвободилась из объятий, сонно пошарил рукой по одеялу и проснулся, не найдя ее на месте.

— В чем дело, Мэри?

— Не знаю… У меня такое ощущение, будто что-то случилось. Очень странно. Ты ничего не почувствовал?

— Нет, почувствовал только, что тебя нет рядом.

Он хотел заняться любовью, и Мэри попыталась отвлечься от внезапных тревожных мыслей, чтобы удовлетворить мужа, но не смогла. Что-то маячило в глубине ее сознания, точно крадущийся в поисках добычи зверь, что-то зловещее и неотвратимое. Вялая реакция Мэри на ласки не расстроила Тима, он оставил попытки возбудить ее и удовольствовался тем, что заключил в крепкие объятия, которые она мысленно называла «плюшево-медвежьими», ибо он немного рассказал ей про своего плюшевого мишку, хотя она подозревала, что далеко не все.

— Тим, ты не будешь возражать, если мы вернемся в город?

— Не буду, если ты так хочешь, Мэри. Если ты чего хочешь, я никогда не возражаю.

— Тогда поехали прямо сейчас, сию же минуту. Я хочу увидеть папу. У меня такое чувство, что мы ему нужны.

Тим сразу же встал, стряхнул песок с одеяла, аккуратно его сложил и перекинул через руку.

Когда «бентли» остановился на Серф-стрит, было шесть часов утра и солнце уже давно взошло. Погруженный в тишину дом почему-то казался пустым и заброшенным, хотя Тим заверил, что отец там. Задняя дверь была не заперта.

— Тим, подожди немного на улице, а я войду и посмотрю, все ли там в порядке. Я не хочу пугать или расстраивать тебя, но мне кажется, будет лучше, если я войду одна.