Доминик не понимал гэльских слов, однако звуки чужого языка проникали ему в душу. Пению вторило эхо, такое же печальное, дразня и рассказывая о чем-то, чего этот лощеный англичанин не мог внятно назвать, что ушло от него однажды, казалось, навсегда. Он был сбит с толку и переполнен тоской – болезненной тоской заблудившегося в лесу ребенка. К своему стыду, Доминик вдруг почувствовал, как на его глазах проступают слезы. «В наших скандинавских стихах дикая природа, море да вереск...»

Кэтриона подошла и села за его спиной.

– Сейчас они установят очередь, – тихо шепнула она ему на ухо. – Каждый выступит с песней, рассказом или стихами; как гость вы тоже должны сделать это.

Доминик в замешательстве взглянул на нее:

– Я не умею петь.

– О нет! Любой, у кого есть душа, может петь.

В это время уже начали исполнять еще одну песню, потом кто-то рассказал забавную историю. Она так развеселила собравшихся, что следущая песня исполнялась уже хором. Однако вскоре зазвучали гэльские стихи, и многие женщины украдкой вздохнули. Младенцы, те, кто еще не уснул, прижались к груди своих матерей.

Доминик вопросительно взглянул на Кэтриону.

– Это Изабель Макноррин, – негромко сказала она.– Великая сказительница. Ей девяносто три года. Она обладает вторым зрением.

– Вторым зрением?

– Это такой дар. Способность предсказывать будущее. Она также сообщает нам о нашем прошлом и может говорить по-английски, когда захочет. – Кэтриона задержала ласковый взгляд на старой женщине. – Английскому ее выучил сын.

– Вот как? А о чем ее стихи?

– Это рассказ о начале мироздания, о том, что было до Адама, – пояснила Кэтриона. – Я попробую перевести.

Ее дыхание касалось его уха, когда она вслед за Изабель начала повторять:

Я расскажу тебе о четырех великих городах первого клана неба

И о бессмертных людях, в них живущих.

На востоке – Гориас, город сверкающих алмазов;

На севере – Фабиас, спящий под своей единственной звездой;

На юге – Финиас, с высокими сверкающими башнями пред его полями;

На западе – Мюриас, город тайных садов у океана.

Доминик наклонился к ней. Слушая Кэтриону, он остро ощущал ее аромат и тепло, сознавая, что каждое переводимое слово несет особое, невысказанное послание.

Ты и я принадлежим к разным мирам,

У нас нет ничего общего.

Убирайся домой, взбалмошный глупец, оставь меня в покое.

И не дари мне своего сердца, сумасшедший человек, —

Мне оно не нужно!

Тем временем женщина продолжала:

В день, когда был сотворен Адам, вознесся великий вздох,

И дети неба бесследно исчезли, будто кружево на волнах.

Потом появилась Ева, и Адам послал ее посмотреть,

Что она сможет найти в большом мире.

Ева пошла в Гориас, нашла там пламя

И спрятала его в своем сердце.

Потом она пошла в Финиас и нашла там стрелу белой молнии.

Ева утаила ее в уме.

Ночью она пришла в Фабиас и нашла звезду в его садах.

Она схоронила ее во тьме, в своей утробе,

И пошла на запад, в Мюриас, где подобрала у берега океанскую волну.

Ее Ева утопила в своей крови.

Доминик чувствовал себя здесь посторонним. Если кто-то из этих людей смотрел на него, наверное, они видели в его глазах растерянность.

Снова услышав голос Кэтрионы, он прикрыл веки.

Вернувшись к Адаму, Ева отдала ему огонь Гориаса

И стрелу белой молнии из Финиаса.

Она рассказала ему о ночной звезде Фабиаса

И обещала разделить с ним ту звезду и ту темноту.

Но когда он спросил, что она нашла в Мюриасе,

Ева сказала, что не нашла ничего,

И Адам ей поверил.

Шло время, и соленая волна из крови Евы

Тайно проникала к их чадам;

Безумолчный прибой волновался в сердцах детей,

Делая их такими же неуемными, как волна,

И обреченными на вечную тоску.

– Так, значит, она солгала ему? – прошептал Доминик. Дыхание Кэтрионы участилось.

– Женщины всегда лгут мужчинам. Кто сказал, что она должна была отдать ему все и ничего не оставить себе?

Голос Изабель смолк, и люди начали аплодировать.

– Теперь ваша очередь. – Кэтриона провела рукой по его плечу, оставляя на нем огненный след пальцев. – Если хотите, чтобы я пришла к вам сегодня ночью, вы сделаете это, – добавила она и подтолкнула его в центр круга.

Доминик содрогнулся, пытаясь подавить порыв вожделения, но оно пробилось сквозь заслон воли и выдало его.

– Почему сегодня? – спросил он прерывающимся голосом. – Вы хотите, чтобы я развеял сжигающую вас тоску, нырнув в вашу бездонную глубину? – Доминик взглянул на нее и увидел жажду в ее глазах. Он был тронут ее отчаянным героизмом. Если можно прикосновением исцелить хоть часть ее глубокого горя, она должна получить ласку. – Если вы придете ко мне, я почту это за честь. – Он сделал несколько нерешительных шагов в центр круга, остановился и поклонился. Спиртное бурлило у него в желудке, торфяный вкус виски согревал рот, но в голове была пустота. Он не умел петь, не знал никаких историй и к тому же был сильно пьян.

– Не уверен, что... – запинаясь начал он. – Увы, я не говорю по-гэльски...

И вдруг на память ему пришли строки единственного стихотворения, которое он знал наизусть. Повернувшись к Кэтрионе, чтобы смотреть прямо ей в лицо, Доминик начал декламировать:

Она идет во всей красе —

Светла, как ночь ее страны.

Вся глубь небес и звезды все

В ее очах заключены,

Как солнце в утренней росе...

Это были стихи, написанные его другом, еще одним шотландцем – лордом Байроном.

Когда Доминик шел обратно к своему месту, позади него гремели аплодисменты. Только тут он понял, что прочитал оду целомудрию.

Отведенная Доминику комната находилась в одной из орудийных башен, из окна которой открывался такой чудесный вид, что просто дух захватывало: озеро, горы и бездонный сине-черный бархат неба. Отражающиеся в темных водах звезды блестели как бриллианты.

Под ночь она пришла в Фабиас и нашла звезду в его садах.

Она схоронила ее во тьме, в своей утробе.

Он оставил горящей одну свечу. Мерцающее пламя бросало тени на мрачные своды. Обстановка – тяжелая темная мебель – не менялась здесь с шестнадцатого столетия. Танцующие блики перемещались по тыльной стороне его рук, лежащих на амбразуре окна. Доминик стоял неподвижно, прикрыв наготу наброшенным на плечи халатом, – любовник, ожидающий свою возлюбленную.