Зеленые глаза потемнели, как море в шторм.

– Кэтриона, опомнитесь! Я пытаюсь понять ваше упорство, пытаюсь ухаживать за вами...

И тут неожиданно она взорвалась:

– У меня нет времени ни для вас, ни для ваших ухаживаний! И не надо меня больше соблазнять. Возвращайтесь лучше поскорее к себе в Англию!

– Я бьюсь за ваше дело, – мрачно сказал Доминик, – и останусь с вами.

В отчаянии Кэтриона вырвалась из его рук, одновременно желая, чтобы он ушел и чтобы заключил ее в объятия.

– Отправляйтесь в Дуначен! – выкрикнула она. – Там вас накормят горячей пищей. Завтра у вас будет лошадь, и вы сможете уехать. Сегодня вечером в долине устраивают кейли.

– Кейли? Что это такое?

– Сбор. Вечеринка. Люди хотят отпраздновать изгнание Джерроу Флетчера. Вы думаете, мы повенчаны с печалью?

– Мы? Вряд ли это относится к Фрезерам и Александру Крисхольму, как и к любому другому, кто делил со мной кров и очаг на той неделе. – Доминик взглянул на высокие скалы. – Хорошо, что и вы не повенчаны с печалью, Кэтриона.

– Это мои дяди. – Кэтриона указала рукой на стену холла. – Ни того, ни другого уже нет на свете.

В просторном помещении главной башни замка Дуначен висели два портрета: с одного смотрел молодой человек, с другого – мальчик. Глаза мужчины были необыкновенно синими. Мальчик сидел на пони, и у него тоже были синие глаза, похожие на море. Сзади громоздился красный замок, тесня к краю поблескивающего Лох-Рейлэка складки холмов, с которых как змейки сползали три желоба, несущие в озеро свои воды.

Доминик оглянулся, и у него перехватило дыхание. Все произошло неожиданно. Он стоял, зачарованный синевой вспыхнувших глаз, белизной кожи и округлостью тела. Это была не хорошенькая кокетка, а женщина редкой красоты. Кэтриона надела вечернее платье из темно-голубого шелка, с высокой талией, подчеркивающей ее красивую грудь. Темные кудри были убраны со лба и схвачены сверху лентой такого же цвета, как и ее огромные глаза. Он никогда не видел ее ни в чем другом, кроме дурно сидящей одежды, которую обычно носят служанки. «Дома у меня есть платья для Инвернесса». Видимо, одно из них она надела к ужину. Для него? Желание шевельнулось как встрепенувшийся дракон.

У молодого человека, изображенного на картине, был красно-синий плед. Калем Макноррин тоже носил плед.

– Оба моих дяди, – сказала Кэтриона, – были очень красивые. Маленький мальчик вырос и стал мужем дочери Ратли, леди Мэри, а старший – владельцем имения. Он мог бы оставить кучу сыновей, чтобы было кому завещать Глен-Рейлэк, но, увы! Оба женились на англичанках, у которых в венах был жидкий чай вместо крови.

– Зря вы все валите на англичан – шотландские помещики сами отлучают своих людей от земли и родных домов.

– Таков английский закон. Он положил конец работорговле, однако принес и много плохого. – Кэтриона подошла к портрету женщины в розовом атласе с пышными юбками. – Моя прабабушка. Ей было двадцать два, когда красавчик принц Чарли поцеловал ей ручку. Тогда на стороне английской армии воевал каждый второй шотландец. Вероятно, в том и состоит наше вечное проклятие – мы никогда не умели объединяться против угрозы.

– Ваша бабушка поддерживала претендента на трон?

– Негласно. Она умерла, когда я была совсем маленькая, вскоре после того как не стало моей мамы.

Кэтриона помрачнела, и сразу она стала похожа на призрак из синего шелка, будто ее навсегда покинула надежда. Вспыхнувшее горе сделало ее как будто даже старше. Что случилось? Кто украл у нее уверенность? Или этот замок выкачал из нее все соки? В ее поведении оставалась какая-то недоговоренность. Доминику тут же захотелось вдохнуть жизнь в эту женщину, однако вместо этого он лишь произнес:

– И кто же вас воспитал?

Кэтриона откинула голову назад и посмотрела на него:

– Моя няня. Здесь нет ее портрета. В пору моего детства в доме не было женщин, кроме Магейд. Дядя долго носил траур по первой жене и не очень-то замечал меня.

– Но у вас был Калем?

– Боже, о чем вы говорите! Разве старший брат способен понять, что происходит в сердце его маленькой сестренки?

Редкий случай, когда она скорее всего была права. Доминик знал, как сильно она любила своего брата, но понимал ли он ее? Возможно, то была всего лишь снисходительность старшего к маленькой девчушке. Калем был блестящим офицером и хорошим другом, он вдохновенно рассказывал о своем доме, но никогда не упоминал о сестре. Доминик внезапно понял, что любовь Калема перепадала ей от случая к случаю.

– Вы как-то сказали, что брат научил вас бороться.

– Я и сейчас могу подтвердить это. Но Калем больше времени проводил с дядей, младшим братом покойного помещика. Ваш брат тоже намного старше вас. Вспомните, много ли вы играли вместе?

– Я и Джек? Нет! Но у меня были друзья – это все равно что другая семья.

– Какая семья, если у вас нет никаких корней! У вас нет ни кола ни двора! – В страстных словах Кэтрионы звучало страдание.

Это было похоже на признание.

– Вы были одиноки? – спросил Доминик.

– Одинока? Все шотландские горцы одиноки. Одиночество у нас в крови.

Она отвернулась, как олень, спасающийся от охотника, но тут же заставила себя засмеяться.

– Обед готов, а потом нас ждет вечеринка, – эти слова прозвучали почти весело.

Дуначен охватило всеобщее ликование. Все скрипки запели разом, дудки заиграли бодрые искрометные мелодии. На столах не было недостатка ни в прекрасной пище, ни в виски. Женщины в пышных платьях с серебряными пряжками, красными лентами в волосах, белых туфлях и хлопковых чулках пришли как на праздник и привели с собой детей; некоторые держали на руках младенцев. Повсюду мелькали яркие шали и красно-синие пледы. Хотя молодых мужчин было немного, вечер от этого не казался менее веселым. Старинная каменная крепость заполнилась звонкими голосами, со всех сторон слышались смех и шутки. Люди пили, ели, вели дружеские разговоры, танцевали, и казалось, что все плохое в этот миг было забыто.

Доминик наблюдал, как танцует Кэтриона: все видимые признаки глубокого горя исчезли с ее лица. Потом он видел, как она дарила улыбки младенцам, беседовала с женщинами. Он смотрел, как она раздает людям свои ласки, и у него ныло сердце. Она была очаровательна в голубом шелке – ни одно из подаренных им платьев не могло сравниться с ее собственным нарядом. Насыщенный голубой цвет напоминал небо перед закатом: такие краски можно наблюдать над горами во время захода солнца, перед тем как появятся первые звезды; в середине лета они бывают только там, где никогда нет ночи, на Дальнем Севере.

Празднество затянулось, и уставшие дети начали зевать. Музыка звучала уже не так громко, танцы подходили к концу. Пожилой скрипач стал медленно выводить протяжную сольную мелодию, и люди рассаживались небольшими группами вдоль стен. Наконец какая-то женщина поднялась во весь рост. Наступило молчание. Женщина вышла в центр и запела.