— Господи Иисусе, почему? Я просто спустилась выяснить, из-за чего это наш болтливый друг поднял такой шум.

Вэл потянулась к выключателю у двери и зажгла верхний свет. Стены тут же встали на место, тени почти исчезли. Она решительно прошла через комнату, широкая фланелевая ночная рубашка, надетая с полным презрением ко времени года на дворе, развевалась сзади. Никогда еще Вэл не выглядела так грозно. Так успокоительно.

— Там, внизу, ничего нет, Боб, совсем ничего, — проговорила она, взирая на нас сверху. — Так из-за чего весь этот кавардак?

Я запахнул халат, чувствуя себя как-то не совсем одетым, и поднялся на ноги. Мы вместе посмотрели на Боба, и я с радостью заметил, что на его лицо возвращается цвет. Впрочем, здоровым Боб все равно не выглядел, совсем не выглядел.

— Помоги-ка мне, — обратился я к Вэл, и мы вместе, взяв его под мышки, подняли на ноги.

У него не осталось сил сопротивляться, и жизни тоже почти не осталось, так что мы прямо-таки заволокли его на диван.

— Когда я зашла сюда, он ползал по комнате, — объяснила Вэл, когда мы осторожно уложили тело, — выкрикивал грязные ругательства и указывал на лестницу. Я подумала, что, наверное, забрался вор, и сразу поспешила вниз.

Я всегда знал, что это мужественная женщина, но не думал, что до такой степени.

— Я проверила дверь и окна, но никаких признаков взлома. Наверное, нашего дорогого Боба разбудил какой-то страшный кошмар.

Киви все еще всхлипывала, но сумела выговорить:

— Нет, нет, он не спал. Ему захотелось пить. И он спустился.

Я был слишком потрясен, чтобы обратить внимание на ее голые бедра под короткой тонкой ночной рубашкой.

— Ты включала свет на кухне? — спросил я Вэл.

— Нет, он и так горел. И Боб прекрасно видел путь вниз. Только не могу представить, что вызвало у него всю эту истерику.

Мы с Мидж помогли Киви сесть на край дивана-кровати, Боб лежал на спине, глядя в потолок и что-то бормоча.

Согнутым пальцем я приподнял Киви подбородок и взглянул в лицо.

— Что Боб принимал вечером? Я знаю, он весь вечер был под действием гашиша, но когда все разошлись, он принял что-то посильнее, правда? — Чувствуя на себе взгляд Мидж, я рискнул оглянуться к ней и покачал головой, всеми силами оправдываясь. — Скажи, Киви, нам нужно знать, — настаивал я.

— Он... он принял немного «чайниза»[6].

Я закрыл глаза и про себя выругался. Гаррик. Героин. Дешевый коричневый порошок со всевозможными примесями, часто со стрихнином и прочими ядами. Чертов идиот!

— Не... немного, — быстро добавила Киви. — Он только нюхнул. Хотел, чтобы и я попробовала, но меня тошнит от этого. И нос раздражает.

Боб громко застонал и скорчился на диване. Потом вдруг сел и медленно осмотрелся. Бледность еще оставалась, но это была уже не та жуткая белизна, и он уже не так судорожно трясся, как раньше, а просто дрожал.

— Это... Где я?.. — выговорил Боб.

Мидж подошла и нежно положила руку ему на затылок.

— Боб, тут нет ничего страшного, — сказала она, и ее голос был так же нежен, как и ее прикосновение.

Потребовалось время, чтобы глаза Боба сфокусировались на Мидж, и тогда его грудь вдруг расслабилась и опустилась, словно в изнеможении. Когда Боб заговорил, в его голосе слышались слезы:

— Чертово место". Нужно бежать отсюда!

— Успокойся, — сказала Мидж, и я заметил, что ее рука прижалась к затылку Боба крепче. — Здесь нечего бояться.

Что касается меня, то я злился на Боба, я был готов его вышвырнуть. Он не имел права приносить эту дрянь в наш дом, никакого права, особенно зная отношение Мидж к любым наркотикам, сильным или слабым. Мне стоило усилий, чтобы не задушить его.

— Заткнись, Боб, — сурово сказал я. — Ты нанюхался какого-то дерьма, и вот результат.

Но мне вспомнилось, что когда-то перенес я сам.

Боб вроде бы немного пришел в себя, и, видимо, тут большую роль сыграла Мидж. Она продолжала говорить, ее тон успокаивал, руки непрерывно и мягко массировали одеревеневшие мышцы его шеи и плеч.

Когда Боб снова заговорил, то уже совладал с истерикой — впрочем, еле-еле.

— Там, в кухне, было что-то...

— В коттедже, кроме нас, никого нет, — заверил его я.

— Не кто-то, а что-то! Оно поджидало меня в темноте, сидя за... Боже, эта вонь! Я до сих пор ее чую. А вы разве нет? Там что-то страшное! — Его голос снова сорвался на визг.

— Нет, Боб, — спокойно ответила Мидж. — Грэмери — это доброе место, здесь нет ничего плохого.

— Ошибаетесь. Что-то есть... что-то...

Его рот разинулся, и Боб больше не мог выговорить ни слова.

Киви снова зарыдала, и он обернулся к ней, потом ко мне, почти в отчаянии.

— Майк, я не могу, не могу здесь оставаться...

— Успокойся, — сказал я. — У тебя просто дурной кайф. Это пройдет, просто успокойся.

— Нет, никак... Эта комната... Эти стены...

Я знал, что он имеет в виду. Разве сам я не был уверен, что стены сжимаются, что в тени на них вырастает плесень? Или его галлюцинации, его сумасшествие проникли в мой разум? В этом коттедже я ни в чем не мог быть уверен.

— Нельзя же уехать среди ночи, — сказал я со всей заботливостью, которой вовсе не испытывал. — Во-первых, ты не можешь сесть за руль в таком состоянии, а во-вторых, тебе нужно успокоиться и поспать.

— Поспать? Ты что, совсем рехнулся? Поспать здесь! — Он снова начал дико озираться.

— Три часа ночи, — вмешалась нависшая над нами Вэл. — Поздновато для поездок. Мы посидим с тобой до рассвета, а потом, если захочешь, можешь уехать.

Мы все подскочили, когда Боб завопил:

— Сейчас! Я хочу сейчас!

Он задрыгал ногами, как капризный ребенок, которому не позволяют делать, что он хочет. Я схватил его и не дал слезть с дивана, положив на лопатки и навалившись всем весом. Меня встревожила пена в уголках его рта.

— Оставь его! — закричала Киви и вцепилась мне в руку. — Я сяду за руль и отвезу его домой!

— Он не в состоянии...

— Я думаю, так будет лучше всего, Майк.

Я в удивлении оглянулся на Мидж:

— Это опасно для обоих, когда Боб в таком состоянии.

— Ему станет лучше, когда он выйдет отсюда, — ответила она.

— Кто знает.

— Опаснее оставить его здесь.

В замешательстве я снова посмотрел на Боба. Теперь по его лицу текли слезы, капая на подушку.