Хитрость его ясна. Конечно, он не вернется. Но беда не велика. Теперь этот мальчишка на всю жизнь запомнит урок и не станет больше бунтовать.

— Иди, — коротко бросил офицер.

Мальчик как стрела сорвался с места. Он вернулся через четверть часа. Знамя было спрятано надежно. У стены лежали расстрелянные коммунары. Мальчик встал рядом с мертвыми.

— Пли! — скомандовал офицер, и голос его неожиданно дрогнул. Прозвучал одинокий выстрел. Мальчик упал.

Париж сражался яростно. Среди разрушенных домов, под градом снарядов горсточки коммунаров сдерживали натиск врага.

Но силы были слишком неравны. На одного коммунара приходилось более десяти версальцев.

23 мая солдаты Тьера подошли к центру города. 24 мая пал Монмартр. Над Парижем пылало красное зарево пожаров. Клубы дыма застилали воздух. Горели здания Государственного совета, Министерства финансов, Почетного легиона, дворца Тюильри. Пламенем охвачена Ратуша — оплот революционного Парижа.

Бои идут за каждый дом, за каждую пядь земли. Но кольцо все сжимается.

28 мая пала последняя баррикада.

Отстреливаясь на ходу, Жаклар вбежал в проходной двор и оттуда — в дом на бульваре Вольтера.

Здесь когда-то жил его друг студенческих лет, аптекарь Манж. Он умер несколько лет назад. Осталась жена. Рядом с квартирой она содержала небольшую аптеку.

Жаклар позвонил три раза.

— Входите скорее, — сказала молодая женщина, открывая дверь. Она повела Жаклара в комнату и положила перед ним костюм своего мужа.

Жаклар переоделся. Сбрил усы и бороду. Долго тер мылом лицо и руки, чтобы смыть пороховую гарь.

— Ну, как Верморель? — спросил он.

Верморель был видным деятелем Коммуны. Вместе с Жакларом он дрался на баррикаде и накануне был тяжело ранен. Жаклар с товарищами принесли его к Манж и спрятали на чердаке аптеки.

— Он ослаб от потери крови. Вечером вы к нему пройдете, — говорит Манж. — А сейчас вам лучше идти в заднюю комнату аптеки, приготовлять там какие-нибудь смеси. Я скажу, что вы мой помощник, — ведь могут нагрянуть версальцы.

Однако опасения ее оказались напрасными. Все знали Манж как тихую женщину, не вмешивающуюся в дела политики. Никому и в голову не могло прийти, что она скрывает у себя коммунаров.

Прошло несколько дней. Все было спокойно. Но Жаклар рвался из дома. Он не мог больше усидеть взаперти. Где Анюта? Кто уцелел из товарищей?

Когда-то они условились с Анютой, что в случае опасности она скроется в подвале у одной надежной консьержки. Теперь он должен пойти туда.

Жаклар вышел на улицу. На домах развевались ненавистные трехцветные флаги. Везде развалины, следы пожаров, поломанные орудия, разрушенные баррикады и тысячи трупов расстрелянных коммунаров. Они лежали всюду — в садах, скверах, на улицах.

Жаклар ускорил шаг. Он был уже недалеко от нужного дома, когда из-за угла вышел патруль — офицер и двое солдат.

Можно было вбежать в ближайший двор. Но это вызовет подозрения. Жаклар смело пошел навстречу патрулю.

Офицер чуть задержался, пристально оглядел Жаклара и прошел мимо. Жаклар спокойно продолжал идти.

В это время из ворот дома вышел священник монмартрской церкви св. Петра. О, он хорошо знал бунтовщиков, которые в его церкви устроили красный клуб! Даже сбритая борода и штатский костюм не обманули его. Подобрав сутану, священник подбежал к патрулю.

— Ловите его! Это бунтовщик!

Жаклар уже скользнул в подворотню ближайшего дома. Он так дешево не отдаст свою жизнь!

По какой-то лестнице он бежал все выше и выше. Он слышал за собой тяжелый топот кованых сапог, свистки и голос офицера:

— Не стрелять! Взять живым!

Жаклар вбежал на чердак. Здесь стоял ящик с песком. Он успел припереть им дверь. Потом вылез в чердачное окно на крышу и притаился у стенки. Внизу — он видел — со всех сторон бежали солдаты. Жаклар вытащил из кармана маленький пистолет, с которым он никогда не расставался.

«Все пули во врагов, последнюю — себе», — подумал он.

Дверь затрещала под напором версальцев. На чердак ворвалось сразу несколько человек.

Жаклар выстрелил. Один из солдат упал. Жаклар выстрелил еще раз. И вдруг он услышал сзади себя шаги.

«Вылезли из другого окна», — мелькнула мысль.

Он не успел обернуться, как сильный удар по голове свалил его с ног. Жаклар потерял сознание.

ГЛАВА XXXV

Ночь. Тускло светят фонари. Прижимаясь к стенам домов, по одной из парижских улиц пробирается закутанная женская фигура. Откуда-то из-за угла послышался стук копыт. Женщина остановилась, прислушалась. Это, наверно, версальский патруль. Надо бы где-то спрятаться.

Женщина добегает до ворот — закрыты, другие — тоже. Куда деваться? На миг ею овладевает безразличие. Не все ли равно? С тех пор, как Виктор взят, она не хочет жить. Пусть ее заберут. Она будет вместе с ним!

Но в следующее мгновение воля к жизни берет верх. Так не должны поступать коммунарки! Жить и бороться, а не складывать оружие!

Женщина оглядывается вокруг и вдруг замечает две статуи у подъезда. Если сзади прижаться к одной из них, может быть, не заметят…

Цокот подков громче. Показались три всадника. Они зорко оглядывают опустевшие улицы. Вот они поравнялись с подъездом, где статуи, и топот копыт все дальше, дальше…

Женщина выходит из-за своего прикрытия и снова идет куда-то в ночь.

Возле небольшого трехэтажного домика она останавливается. В окне второго этажа чуть мерцает огонек свечи. Это условный знак. Видимо, все спокойно. Женщина поднимается по лестнице и тихонько стучит три раза в дверь. Почти сейчас же ей отворяют. Софа, сестренка, бросается ей навстречу.

Анюта устало опускается на стул. Теперь, при свете, заметно, как она похудела. И без того большие глаза ее запали и стали совсем огромными. На лбу между бровей пролегла глубокая складка.

— Виктор арестован. И Луиза Мишель, и Андре Лео.

Здесь уже знают об этом. Прочли в газете.

— Анюта, тебе надо бежать, пока тебя тоже не схватили, — говорит Владимир Ковалевский. — Точно известно, что Лизе Томановской и Франкелю удалось перейти границу.

— Уезжай, Анюточка, — припав к сестре, говорит Софа. — Все равно ты ничем здесь не поможешь. А мы постараемся спасти Виктора…

Тюремный двор обнесен высокой стеной. Время от времени широко открываются чугунные ворота и под конвоем вводят арестованных. Здесь мужчины, женщины, дети. Уже не хватает мест в камерах. Заключенных помещают прямо тут, во дворе, под открытым небом.

Раз в день им дают тарелку похлебки и кусок черного хлеба. Мучит жажда.

— Пить… — стонет белый как лунь старик, облизывая пересохшие губы.

— Пить захотел, коммунарская рожа? — отзывается полицейский. — Вон иди пей из лужи.

Несколько человек бросаются к луже в конце