Иногда, правда, он мог позволить себе рассказать какую-нибудь отвлеченную историю – например, что-нибудь из того, о чем прочитал в книгах.

– А знаешь, гренландская полярная акула может жить до четырехсот лет. И все потому, что о-очень медленно двигается.

– Боже, какая скука, – вздохнула красавица.

– Зато – четыреста лет!

Она рассмеялась, и это придало ему храбрости. Дэн даже попытался, в ответ на ее вопрос, предсказать поведение фондового рынка.

– При таких низких процентных ставках? Вверх, конечно! – Он многозначительно поднял палец, но в следующую секунду как будто засомневался. – Или вниз…

И это тоже получилось весело. Постепенно Дэн начал понимать, что ему нравится его новая роль. Она как будто добавляла что-то новое к его личности. Это был миг освобождения. Дэну открылся целый мир, до сих пор ему недоступный, – мир больших денег и больших возможностей. Было ли все дело в напитках, или на него так действовал ее взгляд, но Дэн увлекался все больше.

Ко всему прочему ему нравилось просто смотреть на нее. Он любовался ее утонченностью, которая не сводилась к одной только дорогой одежде и украшениям. Каждый ее жест, слово, сама эта детская глуповатая манера выражаться были исполнены неповторимого изящества. Рядом с ней Дэн чувствовал себя сильнее. Он посмотрел на ее грудь, бедра, потом вдруг перегнулся через стол и поцеловал ее посередине фразы. Для Дэна Броуди это была неслыханная дерзость. Когда они вышли из бара, он прижал ее к стенке.

В ее отеле – «Адлон Кемпински», возле Бранденбургских ворот – он ее взял, дерзко и грубо. Дэн больше не был робким любовником, и позже она рассказывала о нем знакомым самые невероятные вещи. Он тоже рассказывал о ней невероятные вещи и был счастлив. Как самозванец, незаконно захвативший власть. Дэн был влюблен – возможно, не столько в нее, сколько в свое новое «я». Тем не менее в ту ночь он почти не спал. Ему не терпелось набрать в «Гугле» имена, которые она называла, но Дэн медлил, как будто чего-то боялся. Он решил покинуть ее уже на рассвете, но не смог. Эта женщина и во сне была особенной. Лишь около шести утра он обнял ее, прошептал на ухо «спасибо» и объявил, что должен идти, что у него назначена встреча. Она ответила, что понимает, и дала ему свою визитку. Ее звали Юлия Дамберг. Дэн обещал перезвонить «очень-очень скоро». Потом оделся, вышел на улицу и поймал такси.

Уже в машине он набрал «фонд Альфреда Эгрена» в Интернете в своем мобильнике. Генеральный директор Ивар Эгрен и в самом деле выглядел «жирным козлом» – надменным, с двойным подбородком и маленькими водянистыми глазками. Но это было полбеды. Прямо под ним была фотография главного аналитика Лео Маннхеймера, и… Дэн едва не уронил мобильник. Это было чистое безумие, он не верил собственным глазам. С фотографии на него смотрело его собственное лицо. То есть нет, конечно, это был не он. Но сходство было таким разительным, что у Дэна закружилась голова. Он пристегнул ремень безопасности и взглянул на себя в зеркальце заднего вида. Черт! Он улыбался совсем как главный аналитик фонда Альфреда Эгрена. Он узнавал каждую складку вокруг рта, каждую морщинку на лбу, нос, волосы – все-все-все, вплоть до осанки. При том, что парень на фотографии выглядел настоящим миллионером. Во всяком случае, костюмчик у него был подороже, чем у Дэна.

Броуди продолжил свои разыскания в отеле, потерял чувство времени и совершенно выпал из реальности. Сходство было портретным, но рамки у портретов различались не менее разительно. Лео Маннхеймер принадлежал к другому классу, другому миру. Расстояние между ним и Дэном исчислялось сотными световых лет, и это было непостижимо. Но больше всего Дэна поразила музыка.

В Интернете он нашел видео одного вечера в «Концертном доме» в Стокгольме. Лео было около двадцати лет, и он выступал на каком-то мероприятии в роли приглашенного артиста. В те времена музыканты строго придерживались каждый своей стилистики. Дэн, например, был длинноволосым богемным «хиппи», в простой рубахе и джинсах. Лео же выглядел как на фотографии с сайта компании, разве что немного моложе. Та же модельная стрижка и костюм. Не хватало только галстука, но сама по себе эта деталь ничего не значила.

Стоило Дэну включить это видео, как слезы сами собой брызнули из глаз. Он рыдал, и вовсе не потому, что у него вдруг обнаружился брат-близнец. Он оплакивал всю свою жизнь – и побои Стена, и работу в поле, и разбитую о мостик гитару, и бегство в Бостон, где ему пришлось так нелегко первые месяцы. Он оплакивал все то, чего был лишен в жизни, но не только это.

Больше всего Дэна поразило то, что он услышал. Под конец Броуди не выдержал, взял гитару и стал ему подыгрывать – с разницей во времени в пятнадцать лет. Это была не только его собственная композиция. Дэн узнавал все – тональности, гармонии. Лео Маннхеймер играл так же, как и сам он в то время, – полтона вверх от тоники под конец два-пять-семь-один-прогрессии. Он использовал все те же старые аккорды вместо минорного семь-минус-пять и семь-минус-девять, как играют большинство джазистов, и делал акцент на шестом тоне дорической минорной шкалы.

До сих пор Дэн полагал, что он уникален. Он сам открыл для себя Джанго, нашел свой собственный путь и разошелся со своим поколением – рока, попа и хип-хопа. И вот оказалось, что в Стокгольме живет парень, как две капли воды похожий на него, который вышел на ту же шкалу и те же гармонии. Это было непостижимо. В голове мутилось, но сквозь мешанину обуревавших Дэна чувств постепенно пробивалось главное – тоска, надежда и, возможно, любовь. Но прежде всего – удивление. У него был брат, очевидно, выросший в состоятельной семье. Последнее казалось Дэну не просто немыслимым, но и несправедливым. Позже он вспоминал, что в этот момент ощутил приступ не свойственной ему злобы. Броуди все еще не понимал, что произошло, но уже мучился смутными предчувствиями и первым делом вспомнил почему-то «стокгольмских докторов» с их вопросами и текстами. Неужели они всё знали? Они не могли этого не знать… Дэн запустил стаканом в стену и схватился за мобильник. Он немедленно позвонит этой Кантерборг – и не важно, сколько сейчас времени. Он знал, что сейчас оно летело быстрее, чем обычно.

Но Хильда фон Кантерборг оказалась пьяна, и это разозлило его еще больше, ведь в Стокгольме был только полдень.

– Это Даниэль Бролин, – представился Дэн. – Вы меня помните?

– Как вы сказали?

– Даниэль Бролин.

Она тяжело задышала – от страха, как показалось Даниэлю.

– Даниэль, милый, это ты? – спросила Хильда. – Помню, конечно… Как ты? Ты давно не давал о себе знать, мы так за тебя волнуемся…

– Вы знали, что у меня есть брат? Вы знали это?

Его голос нарушил нависшее между ними неловкое молчание. В ответ послышался звук, как будто Хильда наливала что-то в бокал из бутылки, а потом снова тишина. Дэн уже понял, что она все знала. Этим объяснялись и ее визиты в дом Стена, и одна странная, как-то раз оброненная ею фраза: «Наше дело – изучать, а не вмешиваться».

– Почему вы ничего мне не сказали?