— Мама!

— Глория, Виола уже взрослая девочка, ей пора знать такие вещи.

— Мама! Моя дочь никогда заниматься подобным не будет!

— Не отнимай у девочки свободу выбора. — Бабушка довольно потирает ручки и кивает Раулю: — Мальчик мой, принеси из спальни тот набор, который моя дочь привезла из другого мира.

Мама бледнеет, а Рауль, вскинув брови, пожимает плечами, встает и исчезает за дверью.

— Давно пора тебе научиться, девочка, давно, — приговаривает бабушка, придвигая кресло к опешившему Туану. — Ну что, мальчик, мы приятно проведем время, не так ли? Посмотри мне в глаза и скажи: ты любишь боль? Чего ты боишься больше всего на свете? Что заставляет тебя кричать по ночам?

— Да-да, я тоже хочу послушать! — Я подпрыгиваю на подушке и хлопаю в ладоши.

— Виола, тебе лучше выйти, — сдавленно говорит мама. — Время позднее, тебе пора спать. Я сама разберусь.

— Но, ма-а-ам!

— Виола, спать! — повышает голос мама, и я плетусь, поминутно оборачиваясь, как побитая собака, к двери…

И тут Туан наконец приходит в себя.

Больше не медля, он срывается с кресла и бросается ко мне. Под ноги. На колени. Хватает за руки и, осыпая их поцелуями, принимается страстно клясться, что он исправится, что все это досадное недоразумение, что я зеница его ока, что он любит только меня, меня одну, и любое мое желание для него закон, и если он меня чем-то обидел, то он лучше сам себя накажет. Или нет — лучше он умрет! В доказательство он хватает со стола нож и замахивается, готовясь картинно вонзить его себе в сердце, восклицая, что если госпожа его разлюбила, то сердце ему больше не нужно…

Мама изумленно моргает, глядя на это представление. Бабушка улыбается и жестом отсылает явившегося с бархатной коробкой Рауля. А я, когда у меня в ушах начинает звенеть, досадливо говорю — выкрикиваю (иначе меня просто не слышно):

— Хорошо, хорошо, ты прощен! Но это в последний раз! И пойдем уже спать, я устала.

Туан умолкает — и уже молча дрожащими руками хватается за мой локоть. И улыбается. Робко и с надеждой. Как…

Не думать!

Я морщусь, отворачиваюсь и тянусь к ручке двери. Туан опережает — сама предупредительность, — распахивает дверь, еще и склоняется в грациозном поклоне:

— Прошу вас, моя госпожа!

— То-то же, — усмехаюсь я и важно выплываю в укутанный сумерками сад.

— Видишь, вот так с ними и надо, — говорит бабушка, прежде чем дверь закрывается. — Твоя Виола наконец-то стала понимать, как правильно себя держать с мальчиками.

— Мама…

А по-моему, бабушка права. Туан весь вечер ведет себя как и должен — все мне позволяет. И улыбается при этом, счастливо и радостно. Я заставляю его рассказывать мне сказку, спеть песню, сыграть со мной в шахматы (правда, устаю на половине партии и бросаю), потом требую примерить мой венок, помочь мне переодеться, принести мне шоколадные конфеты, накормить ими меня с руки…

Туан похож на испуганную собачку, которая скачет перед хозяйкой и виляет хвостом. Но я решаю — пусть так, искренность потом прибавится. Чем-нибудь еще припугну. А пока…

— Ну ладно, ты снова мне нравишься, — объявляю я, когда запыхавшийся Туан выгоняет из спальни последнего виспа и приносит мне медовый напиток в постель. — Но учти, заставишь меня скучать еще раз…

— Ни за что, моя принцесса! — жарко выдыхает Туан. — Я все понял, осознал и исправился! — и тут же, заливаясь краской, шепчет: — Могу я… Позволено ли мне будет… вас поцеловать?

Не могу я на него долго дуться! Тем более я, оказывается, люблю поцелуи.

— Ну хорошо, — улыбаюсь. — Целуй.

Правда, меня удивляет, зачем Туан сначала отворачивается — впрочем, ненадолго, — и только потом осторожно приникает ко мне, находит мои губы. Я с готовностью отвечаю — и чуть не задыхаюсь от неожиданности: мне в рот льется кислая, как рассол, жидкость, которую я непроизвольно проглатываю и тут же, отстраняясь, заношу руку для пощечины.

— Это что еще за…

Слабость наваливается мгновенно. Я успеваю разглядеть, как зеленые глаза внимательно наблюдают за мной, словно мысленно сравнивают с картинкой в учебнике по зельеварению…

Потом сил смотреть больше не остается, и я проваливаюсь в ватный, тяжелый сон. Последнее ощущение — дрожащий пушистый Томми-кролик, которого я до этого кормила морковкой и яблоками, а он пугливо прижимал уши и с опаской косился на Туана. Теперь жмется ко мне, к моей шее.

А еще — тот самый столовый нож, которым Туан пытался за ужином заколоться. Я зачем-то, забирая его, спрятала в складках платья, а в спальне сунула под подушку. Ну случился у меня такой каприз. Подумаю об этом потом…

Этот нож — первое же, что я чувствую, проснувшись среди ночи в холодном поту и липкой сорочке, с кроликом на груди. Он скатывается мне под бок, когда я резко сажусь и вглядываюсь в темноту. В голове проносятся, вальсируя: мама, бабушка, зелье, смотрины, Туан, снова бабушка, мама и тот странный поцелуй…

Поцелуй… Господи… Как я себя вчера вела?!

Первую минуту мне просто хочется умереть от стыда, но потом я мужественно стискиваю рукоять ножа и оглядываю комнату.

— Проснулась, принцесса?

Туан сидит на подоконнике, облитый лунным светом, и кажется мне черным сгустком тени.

Я заставляю себя дышать спокойнее.

— Да, — получается хрипло, я откашливаюсь и уже сладко зову: — Иди ко мне, мой милый, мне что-то холодно. И так грустно спать одной! — Противно даже говорить таким тоном, не то что вести себя так, но Туан, поколебавшись, встает с подоконника, подходит к кровати — я улыбаюсь, — наклоняется ко мне.

— Конечно. Все, что желает моя…

Я толкаю его на кровать, изворачиваюсь и замахиваюсь ножом. План был — прижать клинок к его горлу. Или к глазу. Последнее даже лучше, потому что тупым столовым ножом горло Туана я бы долго пилила…

Увы, ничего из этого не выходит. Туан перехватывает мою руку, больно выкручивает запястье — шипя, я роняю нож и мгновение спустя падаю на кровать, чуть не задавив Томми.

— Ты будешь мне подчиняться, — выдыхает Туан мне в лицо, и мои руки опускаются, а по телу разливается страшная слабость. Она тут же проходит, стоит Туану отстраниться, и я пытаюсь подобрать нож, но руки просто не поднимаются.

— Что ты со мной сделал?!

— Тебе стоит быть мне благодарной, фея, — выплевывает в ответ взъерошенный Туан, садясь на край кровати. — Я отменил действие зелья, которое дала тебе твоя мать. Вижу, ты уже достаточно пришла в себя. Все вспомнила?

— Что. Ты. Со мной. Сделал?!

— Ты будешь подчиняться моим прямым приказам, — отвечает Туан. — Любым.

На некоторое время в комнате повисает тишина. Я молча костерю Туана на чем свет стоит и пытаюсь придумать, как бы его связать, вызвать стражу или на худой конец все-таки пырнуть ножом. Да, я кровожадная, но у меня был тяжелый день, и этой ночью я, кажется, еще и не высплюсь.