Забыв спросонья об излюбленной опции слать любые помехи в эротический тур, Жека механически вышагивает в навязанном направлении... и круто оборачивается на мой внезапный чих.

Мадеев, чтоб тебя! – запоздало зажмуриваюсь, но привыкшие к полумраку глаза уже успели отметить как его рельефный пресс, так и отсутствие боксеров под распахнутым халатом.

– Будь здорова, – бурчит он, едва ли осознавая свою наготу.

Видимо мне одной здесь неловко, потому как новоявленный эксгибиционист даже не шелохнулся, а присутствие Зары носит чисто номинальный характер, её куда больше заботит источник звяканья и причина собачьего лая.

– Спасибо, – отзываюсь, не поднимая глаз. В целом ситуацию можно бы назвать щекотливой, в чём-то даже комической, если бы не благодарность. За спиною пусть заспанного, пусть любителя, но всё-таки боксёра, незваные гости пугают не так сильно. Своевременно, однако, родня с ночёвкой навязалась, нужно будет извиниться перед Драгошем за резкость, с которой я восприняла эту новость.

Заслышав лязг, решаю повторно осмотреться. В то время как Зара с необъяснимой ретивостью отпирает замок, Жека, прижавшись лбом к обивке входной двери, без особого энтузиазма водит рукой по стене в поисках выключателя, естественно безуспешно – тот расположен с другой стороны. В голову незамедлительно закрадывается мысль, о нелогичности происходящего. Любящая женщина, а чувства сестры к своему "похитителю" сомнений не вызывают, ни за что не станет рисковать избранником буквально выталкивая его заспанного в неизвестность. Горячность злопамятной родственницы определённо смущает, освежая в памяти недавние угрозы, от которых спину окатывает потоком нехороших предчувствий.

– Не много ли самодеятельности для гостьи? – допытываюсь, рывком дёргая Зару на себя. – Возвращайся в свою комнату. Чтоб я носа твоего до самого утра здесь не видела.

Уголок чернильных в полумраке губ вздрагивает усмешкой. Показалось – нет?

– Поздно, – тихий шёпоток этой негодяйки пронизывает онемением не только мысли, но и тело. Мне едва удаётся отрывисто вдохнуть, прежде чем тишину дробит звуком отворяемой двери.

На пороге в призрачном свете новой луны четко угадывается мужской силуэт, и я невольно холодею, чувствуя, как под тисками моих пальцев в спазме беззвучного смеха вздрагивают острые плечи Зары. Вот же дрянь, добилась желаемого. Снова.

– Рада, где ты, малышка? Не вижу, – не каждый дерзнёт посреди ночи нанести визит замужней женщине, а в особенности той, чей дом стоит на цыганской горке. В конкретном случае не каждый – точно не про Князева. Всего-то и хватило накатить для храбрости. – Главное не включай свет, так найду... Вот ты где, моя ласточка. Наконец я тебя украду. Давай, иди ко мне. Соскучился.

– Вашу ж мать... – в каком-то растерянном ступоре, выдыхает Мадеев и ужас разбавляет мне кровь стеклянной пылью, пробирает до мозга кости тяжёлым тошнотным холодом, ломает голос, не выпуская наружу ни словца, ни писка. Ну, вот и всё, дотикало наше счастье. Честность друга для Драгоша неоспорима, а ситуация – красноречивей некуда, у самой в голове не укладывается, как можно настолько не дружить с головой, чтобы в одностороннем порядке решиться на подобное. – Стой, петушара!

Рык резко взбодрившегося Жеки подзадоривает псов, примешивая к гаму стон решёток под короткими мощными лапами. На счастье Князев, тоже как-то разом протрезвев и ловко увернувшись от вражеского кулака, в два счёта растворяется в темноте двора. На счастье для Паши. Меня уже ничего не спасёт.

– Не надо! – вдруг вскидывается Зара, срываясь к мужу. – Не выпускай! Только не этих чудищ. Они тебя загрызут.

Без ключа вольер не отпереть, – криво усмехаюсь, опускаясь на ступеньки, под грузом навалившейся апатии, потому что уши закладывает от внутреннего крика. Надрывного, протяжного, слепящего такой острой нестерпимой болью, какой мне раньше не дано было представить. О существовании какой я даже не подозревала.

Физически я здесь: провожаю глазами падающие звёзды, краем уха слушая реплики Мадеева, набравшего Драгоша, чтобы, не стесняясь в выражениях, обрисовать ему подробности несостоявшегося адюльтера свидетелем которому он невольно стал. Но мысли мои как никогда далеко. Дальше ветреной ночи или тёмной фигурки сестры, жмущейся к плечу матерящего моё вероломство Жеки. Они перескакивают с кадра на кадр, не задерживаясь ни на чём конкретно, и я не пытаюсь за ними угнаться, заранее зная финальную точку этой взбесившейся карусели – почти осязаемое, почти настоящее тепло родных рук перед его отъездом. Последних наших объятий, если судить совсем уж откровенно, меня для Драгоша можно сказать не стало.

– Держись, друг, – резюмирует Жека под самый занавес своей обличительной речи. Выходит вроде вопроса или мольбы, не успеваю точно определить привлечённая резкой сменой его тона, а далее всё проясняется всего одним словом – Соболезную.

Фальшивая очерствелость настигает пару секунд спустя. Не навсегда правда, но мне в своем мирке удивительно ловко удаётся не думать о главном – потеря Драгоша двойная, значит и месиво в его груди страшнее вдвойне. Только потребность разделить с ним боль утраты, возможность утешить, подбодрить с "чуть позже" сменяется категорическим "никогда".

– Поднимайся, курава бида*, – цедит Жека, брезгливо шаркнув ногой по ступеньке рядом с моим задом. – К вечеру Драгош привезёт тело, а пока просил тебя запереть. И знаешь... хорошенько помолись. Потому что... – он сплевывает, не завершая мысли, после чего рывком за шкирку тянет меня вверх.

Под молчаливым конвоем иду в нашу с Драгошем спальню. Теперь уже бывшую. Оправдания царапают нёбо, но я молчу, не желая ни обелять себя, ни умолять о милосердии в виде позволения скрыться. Не важно, что теперь будет. Всё, что мне жизненно необходимо: дети, любимый человек – находится в нашем доме, и я теряю это прямо сейчас.

– Останься... – хриплю, прерываясь приступом едкого кашля. Дневная уборка с мытьём витражных окон и сквозняками в доме почившего не прошли бесследно. Перехватив презрительный взгляд Мадеева, спешно поясняю: – Останься с детьми, пока его нет. Ты, не Зара. Скажи им, что мама заболела. Пожалуйста.

Мазнув гадливым взглядом по моему лицу, он так же молча, выходит за дверь, оставляя за собой отчётливое сожаление, что нельзя собственноручно растащить кишки недостойной распутницы по комнате. Жека хороший друг и только поэтому выполнит эту последнюю просьбу.

Курава* – (цыг.) непристойная женщина, но с более оскорбительным оттенком. Отвергнутая табором за прелюбодеяние.

Бида* – (цыг.) имевшая половую связь.

Зара

– А правда, что сегодня ты отвезешь нас в садик? – спрашивает Миро, выжидающе уставившись на Жеку, и убедившись в его занятости, вываливает полную ложку манной каши в нетронутую тарелку сестры. После чего, спохватившись, одаривает меня невиннейшим взглядом. Я улыбаюсь, делая вид, будто ничего не заметила.