Пчелка Майя в 93 года.

Галина Васильевна Старовойтова. Еще нет уголовного дела, но киллеры уже получили предоплату и покупают автоматы.

«Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет». А в жизни Виталий Мутко милейший человек.

Марина Евгеньевна Салье любила власть и стремилась ее захватить. А власть ее невзлюбила.

Вилли Милонов когда-нибудь станет попом. И епископом. Возможно, патриархом, если ничего не изменится в этом мире.

Владимир Кехман. Балерун.

Алексей Миллер и Игорь Сечин близки.

Кирилл Селезнев говорит кому-то «нет!». Недавно ему сказал это бессменный партнер Алексей Миллер.

Андрей так и не научился завязывать галстук правильно.

Легкий макияж. Геннадий Селезнев, спикер Госдумы России.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПЕСНЯ О СИНЕЙ ПТИЦЕ

Было это в 1996 году, ранней весной. И было мне пакостно. Вот совсем как сейчас, только помоложе я был и поэнергичнее. То есть тогда все же полегче было. Жили мы с женой тогдашней в крохотной съемной квартирке на Поклонке[377], денег на жратву хватало, на погулять немного, даже машину удалось почти новую купить. Но сердце было в клочья, в лоскуты. Как-то пусто было. Ну совсем как сейчас. Проект «Вавилон» только начинался, шел по экспоненте, захватывая аудиторию с каждым днем все больше и больше. Нужно было расширять команду, при этом технику покупать, машины, камеры. Все ведь за свой счет делалось. Владельцы каналов всегда паразитировали на журналистах, требуя бабло за эфир. Ну или половину от рекламы, если находились спонсоры. В общем, тогда у меня была депрессуха. Тяжкая, нервная, тревожная. Мне было не уснуть без двухсот граммов виски, а на утро… Хоть не просыпайся!

Соответственно, у меня был водитель — Сашка Датсун. У него был какой-то древний японский рыдван с рулем не на той стороне. А еще он был очкариком и жил с мамой. Забавный был парень. Удивительно умел шутить и поднимать настроение. Пил редко, ездил лихо, пробовал брать в руки камеру и снимать. И даже чтото получалось изредка. Ну, правда, совсем чуть-чуть, все-таки оператором просто так не стать, надо мыслить необычно. Я всегда операторов учил видеть кадр не сетчаткой, а матрицей и думать не умом, а трактом. Так, чтобы, глядя на объект съемки, увидеть, как это будет на экране обычного телека, который в квартире у бабушки. После того как видеосигнал пройдет через три кассеты, километры кабеля, два пульта, декодер PAL/SECAM, передатчик, фидер, антенну и эфир. Ну и тюнер. Короче, мало что от объекта съемки остается. Пацанам прикольно с камерой поиграть — красивая штука, пафосная. Вроде взял на плечо, глянул в видоискатель — и вот ты уже не простой парень из хрущобы, а крутой властитель реальности: хочешь — так зафиксируешь, а хочешь — по-другому.

Утром валяюсь я с бодуна жуткого дома. Датсун за мной приехал, вроде на съемки надо собираться, а у меня вот реально ни на что не стоит. Но вечером выпуск программы! Две бригады съемочных по городу мотаются, собирают сюжеты. Ну там кого убили, что открыли, кто приехал интересный, что в Смольном, что в Заксобрании… Ну и бантики всякие: в зоопарке енот родился, в капелле хор мальчиков выступает. Фигня всякая. А мне нужно сделать сюжет дня. Ну чтобы яркий был. Центральный. Обычно это было какое-то очень громкое убийство. Ну они же каждый день были, мы поутру в судебный морг, там все знали, все показывали. Милейшие люди. Короче, камера всегда в машине была у Датсуна. Моя, персональная. Betacam[378]. Я сижу за столом и туплю. Датсун говорит:

— Николаич, а поехали в Синявино[379]! У меня там дача рядом, я вчера на птицефабрике видел, как привезли дохлых ладожских тюленей на корм курам. Давай снимем!

Ненавижу, когда меня Николаичем называют. В блев тянет.

— Ты с ума сошел, — говорю. — Час дня, эфир в восемь, а монтаж займет не меньше полутора часов. И до Синявина ехать полтора часа в одну сторону. Что мы там снимем?

Датсун говорит, что за полчаса довезет. Ну да, а что? Машина — почти спортивная Volvo 850. Датсун под двести километров гоняет. Мигалка, непроверяшка, номера правительственные. А поехали!

Сижу на переднем сиденье, камера на коленях, укачивает меня. Тошно. Хочется отключиться, но не умею я на такой скорости спать, да и нервяк. Вырулили с Мурманского шоссе в Синявино. Ну фабрика, ворота. Охранники какие-то. Пошли вдоль забора, камеру накрыв курткой, чтобы вертухаи эти не всполошились. По тропинке к ближайшей дырке. Ну если есть забор спереди, то ведь это вовсе не значит, что он есть везде. Это я давно усвоил. Даже в Египте. К пирамидам туристов привозят на автобусах к роскошному КПП, там полиция, касса, турникеты. А если триста метров пройти в сторону — нет ни забора, ни полиции. Просто ничего. Пустыня. Песок. Заходи спокойно и делай вид, что так и надо. Никто и слова не скажет. Ну и в Синявине так же.

Заходим на фабрику, идем к каким-то зданиям, а перед ними зловонная гора. Ну как одноэтажный дом с мансардой. Это давленые яйца, скорлупа, куриные трупы, какие-то дохлые кошки, собаки. Гнилое мясо со свалки. И рыба. Тонны гнилой рыбы. Какая-то салака. Мелочь. Видимо, у рыбаков берут ладожских. И посередине этой горы ползает маленький тюлененок. Явно не жилец. Один глаз вытек, пасть разорвана, на брюхе дыра, кишки вываливаются. И вонь жуткая. Рядом цех по производству корма. Типа всю эту шнягу перемалывают, нагревают и измельчают. Чтобы курочек кормить витаминчиками. Я камеру из-под куртки достал, по снегу баланс белого поймал и снимаю. Крупно — тюлененка в агонии, цыплят, которые тут же вылупляются, мух, опарышей. Средним планом цех, общим — территорию, дырявый забор, тропинки на снегу. Короче, сюжет роскошный будет. А ну-ка зайдем в офис директора, запишем интервьюшечку! Пусть промямлит что-нибудь.

Находим заводоуправление. Народу никого. С включенной ка-

мерой вламываемся в кабинет директора. Он сидит за дубовым столом сталинских масштабов и тупит. Датсун ему микрофон в рожу тычет: