— Как, говоришь, называется та книга? — поинтересовался Альмод, когда Эрик закончил. — Лагерта права, такие вещи не должны уйти в люди.

— Заберете в орден? — невесело усмехнулся Эрик. — Как мое плетение?

Чистильщики и без того слыли совершеннейшими мерзавцами, не считающимися ни с кем. А если еще начнут практиковать кровавые ритуалы…

Альмод усмехнулся.

— Соблазн велик, ты прав. Нет. Тут ставки повыше, чем безопасность ордена. Дам знать нашим, чтобы поискали копии и уничтожили. А заодно побеседовали по душам с писцом. Это явно был одаренный, уже интересовавшийся чем-то подобным. Пустой не смог бы рассказать так точно, чтобы можно было восстановить ритуал. И в совпадения я не верю.

Эрик кивнул.

— А Вигдис? Что вы с ней сделаете?

Странно, умом он понимал все, но в душе ощущал себя предателем. Как ни крути, рассказал о ней не из жажды справедливости, а спасая свою шкуру. И теперь как-то придется жить с этим до конца дней.

Альмод поднялся.

— Ты спрашивал, почему я снова оказался в ордене. Это действительно долгая история, но в двух словах — чтобы такие, как мой бывший друг, погубивший столько своих, не оставались безнаказанными. Если я хоть что-то понимаю в людях, и если ты судишь о своих друзьях верно… то и она не останется безнаказанной. Но нужно проверить.

Он мотнул головой остальным.

— Прощайтесь, и пойдем.

— Эй, а поговорить по-человечески? — вскинулся Кнуд. — А выпить за встречу?

— В другой раз.

— Значит, в другой жизни, — хмыкнул Фроди. — Прощай, братишка. Удачи. — Он хлопнул Эрика по плечу, обнял Ингрид. — И тебе.

— Ну вот, столько всего хотел рассказать, — хмыкнул Кнуд. — Ладно, жизнь долгая. Глядишь, и встретимся.

У самого прохода Альмод обернулся:

— Полагаю, мы квиты. И я точно так же пальцем не пошевелю, чтобы восстановить твое доброе имя.

Эрик долго смотрел вслед истаявшему облаку.

* * *

Гуннар сполз спиной по стене. Если эти — старые знакомые Эрика, возможно, они начнут с разговора, а не с боевых плетений. Плохо.

Наверное, он должен был бы ужаснуться сам себе сейчас: плохо, что его старого друга не убьют? Плохо, что убийца не получит по заслугам? Или разозлиться: обвели вокруг пальца, он ведь поверил, что это не Вигдис. Или пожалеть девушку, что готова была на все, лишь бы он жил.

Но не было ни страха, ни злости, ни сожаления. Точно он вообще разучился чувствовать. Пустота. Только дышать трудно.

Гуннар снова пропустил сквозь пальцы порванную цепочку. Растянул ее на полу рядом с собой. Почему-то было очень важно, чтобы она легла ровной линией, и пришлось какое-то время повозиться. Потянулся к застежке своей. Дрожащие пальцы не справились с замком, и, устав с ним бороться, Гуннар дернул амулет, совсем как Эрик тогда. Теперь уже все равно. Растянул на полу рядом с первым.

Оглушить, связать, а потом не рвать плетения, а просто не позволить плести. На ритуал это не повлияло никак, дар ведь не исчез, просто оказался отрезанным. Но все-таки тогда, в первый раз, она была не хладнокровным убийцей, а отчаявшейся женщиной. Забыла о цепочке и вспомнила слишком поздно.

То-то она так странно себя вела, когда они в первый раз остались наедине после лечебницы. Наверное, хотелось как-то ощутить, что все было не зря, что оно того стоило… а пришлось как всегда прятаться от хозяйки, а потом уходить, пока не стемнело. Вот и несла невесть что, а он не понял, да и откуда бы мог понять…

А еще выходило, что Ингвар с семьей погиб не случайно. Потому что за заменой она пошла явно к нему. За заменой, и, возможно, еще одним амулетом. Интересно, для себя? Сейчас уже не узнать, наверное. Гуннар искренне надеялся, что все же нет. Что тогда Вигдис думала, будто все кончилось, нужно лишь подменить амулет, чтобы не задавали лишних вопросов. Хотя могла сказать, что спустила в нужник, как грозилась, Гуннар бы поверил. Он ведь всегда ей верил, верил безоговорочно…

Точно такого же амулета не нашлось, но плетение цепочки было ничем не примечательным, так что легко оказалось соврать, что застежка тоже оторвалась, потерялась, и пришлось ее заменить — он бы в ее словах не усомнился. Только потом, когда Гуннар сказал, что ювелир ее помнит…

Значит, и эти смерти на его совести. Ингвар, его жена и три дочери. Старшая — на выданье, младшей… он не мог вспомнить, хоть убейся. Так легко задвинуть вьюшку плетением, а дальше не прогоревшие угли сделают все сами. Повезло Ингвару, что тогда ударили заморозки: смерть была быстрой и безболезненной. А, может, не повезло. Он бы погиб все равно, но на детей у нее рука бы не поднялась… наверное. Или… Гуннар не знал ответа, как и не знал, что ему делать теперь.

Лучше бы он тогда умер на месте, сожранный тварями.

Он прислонился затылком к стене и закрыл глаза. Внутри было пусто, точно в пересохшем колодце. Хорошо, что ему все равно, а то, что в груди саднит, это пройдет. Наверное, так ноет в непогоду давно отрубленная и сгнившая в земле рука. Хорошо, что ему все равно: можно спокойно подумать, что теперь делать. Только ни единой мысли не было. Но и это пройдет. Наверное.

В коридоре послышались шаги. Гуннар не пошевелился. Эти шаги он отличил бы от любых других. Она замерла на пороге. Гуннар открыл глаза.

— Странно, что я не узнал тебя тогда, ночью.

Вигдис медленно покачала головой, глядя в лицо.

— Я не хотела… Клянусь, я не думала, что… иначе бы вернулась сразу же.

Он усмехнулся.

— Верю.

Снова повисла тишина, они по-прежнему не отводили взглядов друг от друга.

— Тебе ведь нужен был дом?

— Да.

Гуннар кивнул. Да. Все-таки он успел хорошо ее узнать. Значит, про Ингвара спрашивать незачем. В общем-то, все ясно и без того.

Нет, все-таки он не узнал ее по-настоящему.

— Надо же, тебе удалось справиться с чистильщиком.

Она пожала плечами.

— Мужчина никогда не воспринимает как равного противника женщину, которую хочет. Пока не оказывается поздно.

— Вот как… Впрочем, ты права. Я тоже не могу… только не из-за похоти.

— Тебе я не противник.

— А кто?

— Я люблю тебя.

Он кивнул.

— Я знаю.

Они опять надолго замолчали.

— Оно того стоило? — спросил, наконец, Гуннар.

— Да. — Вигдис шагнула ближе. — Потому что ты жив, и ты со мной.

Он криво улыбнулся, глядя снизу вверх.

— И только?

— Разве этого мало?

— Не знаю. Сейчас я ничего не знаю.