каждое утро, каждый день, каждую неделю, каждый месяц, каждый год были похожи друг на друга как две капли воды. Менялась только одежда, которую она носила.

Она поднимается по лестнице и едва не поскальзывается. Слишком много воска на ступеньках. Арман говорит, что их дом напоминает каток. Из спальни Алена и Аннет доносится шум. Наверное, она встала к Жюлю. Проклятая соска!

Открыв дверь в свою спальню, она только что не подпрыгивает: Ален сидит на ее кровати. Неподвижно. Последний раз такое было в двенадцать или тринадцать лет, он заболел свинкой и чудовищно мучился, рыдал и весь горел, а она не нашла слов, чтобы утешить своего ребенка.

– Что случилось, малыш? В чем дело?

Ален не отвечает и долго смотрит пустым взглядом на стену с семейными фотографиями.

Эжени зажигает свет. Спрашивает: «Тебе дать попить?» Ален бледен, как полотно. Кажется, что он смотрит в пропасть у себя под ногами. Она никогда не видела сына в таком состоянии. Из двух братьев Ален самый веселый, пылкий, говорливый, ее любимчик, ее солнышко, входя в дом, он обнимает мать и начинает кружить ее в танце. Арман всегда больше тяготел к закрытому и спокойному Кристиану. Ален – старший, если так можно сказать. Арман говорит, что ему удалось договориться о финише со своим братом.

Эжени подходит к сыну, щупает лоб, потом руки – они ледяные. Накидывает ему на плечи шаль, вид у него растерянный. Зрелище и впрямь странное: Ален, ее взрослый сын, в футболке с надписью Nirvana на груди и красной шали в цветочек, сидит под снимком молодого блондина в полосатых кальсонах. Он как будто увидел привидение, потом вдруг встает и, прежде чем закрыть за собой дверь, поворачивается к матери и спрашивает, очень тихо:

– Значит, ты ничего не видела, мама?

Она не понимает. Не видела чего?

Эжени идет за Аленом по коридору, видит, как он заходит в их с Аннет и Жюлем комнату и захлопывает дверь. Она не решается даже постучать. Внук и невестка спят, нельзя их будить.

Где Арман? Наверное, не мог уснуть и отправился побродить. Его все чаще мучит бессонница. Он изменился, стал очень замкнутым.

Эжени ложится, но уснуть не может, вспоминает сына, сидящего на кровати. Вчера он был в порядке. Смешил их. Подбрасывал Жюля на коленях. Может, у него неприятности на работе? Он жалеет, что уступил свою половину магазина брату, чтобы уехать в Швецию? Или тревожится из-за первого в жизни расставания с Кристианом?

«Значит, ты ничего не видела, мама?»

Нет. Она задает не те вопросы. Не умеет рассуждать. Ни работа, ни переезд не могут так расстроить человека. Он увидел что-то такое, чего не должен был видеть.

«Значит, ты ничего не видела, мама?»

Арман возвращается в спальню в четыре утра. Чем он занимался с часа до четырех? Она закрывает глаза, не шевелится, задерживает дыхание. Он ложится рядом, и она чувствует, какое горячее у него тело. На улице он не был.

– Откуда ты явился?

Арман не отвечает. Лежит спиной к ней. Она зажигает лампу, смотрит на него. Он в рубашке, а не в пижаме. В красивой, одной из тех, которые носит по воскресеньям. Что он делал одетым среди ночи? Арман лежит неподвижно. Молчит. Эжени привыкла, она знает, что означает эта реакция: «Я – главный».

По сути дела, он смотрел на нее и видел раз в жизни: в день бала. В день выбора. Она всегда оставалась «внутренней» женщиной, не той, на которую смотрят. Арман никогда не мог пожаловаться на дырявый носок, его постиранное и тщательно отглаженное белье лежало на полках в шкафу, дом содержался в безупречном порядке, еда была приготовлена и подана на стол к его возвращению с работы. Он ни разу не сказал ей спасибо, а если и разговаривал, то впроброс – о политике, спортивном журналисте, певце, телеведущем. Арман намеренно вел себя так, как будто они не составляли пару, а были каждый сам по себе. И ей часто хотелось преодолеть дистанцию и присоединиться к нему.

Эжени смотрит на сильную спину мужа и вдруг делает нечто из ряда вон выходящее: резким движением сдергивает простыню. Арман в трусах. Не в пижамных штанах. Он поворачивается, и она видит в его глазах гнев и стыд. Он не ударил ее ни разу в жизни, но она всегда боялась его.

Рубашка на Армане застегнута не до конца, и Эжени видит его мускулистое тело. Они всегда занимались любовью в темноте, и она знает его тело на ощупь и по запаху. Заниматься любовью… Он только что занимался любовью. От него воняет любовью. Его лицо, волосы, руки, взгляд пахнут другой женщиной. Но ведь Арман не выходил из дома? Она смотрит на мужа и задыхается от ужаса.

«Значит, ты ничего не видела, мама?»

Глава 65

Я приезжаю в «Гортензии». Жо собирается домой. После ночного дежурства она выглядит осунувшейся, но сразу заговаривает об Элен: ее вещи сложены, в 14:00 комнату № 19 займет другой постоялец. Все имущество ждет в кабинете мадам Ле Камю, когда за ним заедет дочь Элен.

– А у тебя какие новости? – спрашивает она.

– Вчера я была в больнице. Она по-прежнему в коме, думаю, тело дало сбой.

– Ей девяносто шесть лет, Жюстин, так что чуда ждать не приходится.

– Как же вы мне надоели разговорами о ее возрасте! Элен навсегда останется ровно столько лет, сколько было в день встречи с Люсьеном в церкви!

Жо говорит: «Ты плохо выглядишь…» – спрашивает, все ли в порядке. Я отвечаю: «Не волнуйся, я недавно час говорила по телефону с бабушкой, и она много чего мне рассказала – впервые в жизни. Я даже в детстве не слышала от нее сказок на ночь и совершенно выбита из колеи».

Жо предлагает мне выпить кофе и излить душу. Меня подмывает ответить, что на сей раз ей пришлось бы выслушать не женскую фигню, а истории куда более безумные, типа тех, что так любят в телесериалах. Вместо этого я обнимаю Жо и спрашиваю, как ей удается всю жизнь любить Патрика. Она говорит: «Просто повезло…»

Я поднимаюсь на последний этаж и обнаруживаю, что чайка улетела. Мне впервые в жизни тоже хочется исчезнуть. Бросить работу, дом и начать другую жизнь.

Раздевшись в гардеробе, прохожу мимо комнаты мсье Поля. Дверь приоткрыта. Уже много месяцев Ворон не звонил семьям забытых.

Кто-то наклонился к мсье Полю и говорит ему что-то на ухо,