Когда Анна сдалась, Оуэн думал, что она сейчас рухнет на пол возле стола и останется там навсегда, но она сделала нечто, чего ему не забыть никогда. Она поцеловала Сайласа в щеку, а потом расстегнула его парку, как будто беспокоясь, что ему может быть слишком жарко в этой натопленной комнате. Оуэн стоял рядом, безмолвно оплакивая Анну, Сайласа, себя. Расстегнув куртку, она нашла ворох бумаги, исписанной Сайласом в то время, пока он был наверху. Сначала Оуэн решил, что Сайлас писал матери. Он очень на это надеялся, хотя у сына было полное право возненавидеть Анну. Но он знал, что письмо помогло бы ей справиться с горем. Оказалось, что письмо адресовано Ноэль. Собственно, это было даже не письмо, а хаотичные и беспорядочные мысли, изложенные на бумаге. Позже Оуэн прочтет одну страницу, но будет вынужден отложить остальное в сторону. Письма предназначались не ему, и Сайлас не хотел бы, чтобы Оуэн их читал.

Кто-то приехал и забрал Сайласа в похоронное бюро. Необходимо было сделать вскрытие, ввиду необычных обстоятельств его смерти, хотя все понимали, что Сайлас замерз, проведя ночь на горе. Оуэн хорошо знал своего сына и был уверен, что Сайлас смог бы спуститься с горы даже в темноте. Поэтому он понимал, что в глубине души Сайлас не хотел спускаться, не хотел возвращаться к жизни. Именно это причиняло Оуэну нестерпимую боль, и он знал, что эта боль останется с ним навсегда, потому что Анна и Оуэн простили бы Сайласа, они бы с радостью его встретили, они все равно любили бы его, независимо от того, что он сделал. Оуэн думал: «Наверное, ты начинаешь понимать все это слишком поздно, только тогда, когда у тебя отнимают то, что ты любишь больше всего на свете». Поступок Сайласа ничего не значил по сравнению с той любовью, которой его окружили бы Анна и Оуэн. Оуэн знал, что Сайлас обидел какую-то девочку, и ему пришлось бы дорого заплатить за это. Однако Анна и Оуэн всегда любили бы его, и поддерживали его, и помогали ему, пока он не оперился бы и не встал уверенно на ноги. Они сделали бы все это для своего сына.

Но Анна… Анну это убило, ее жизнь была кончена. Она не выходила на улицу, потому что боялась встретить ровесников Сайласа. Анна хотела уехать в Канаду, но Оуэн не смог пойти на это. Теперь они никогда не включали телевизор. Анна никогда не подходила к телефону. Оуэну пришлось сказать парнишке-почтальону, чтобы он больше не приносил им почту. Оуэн не знал, чем его жена занимается целыми днями. Иногда она плакала.

Сайлас умер с ненавистью к матери в сердце. И Анна об этом знала. Исправить это было невозможно.

Пусть земля замерзнет. Пусть мороз убьет всех свиней. Пусть рухнет хлев.

Надо было забить всех стельных овец. Почему мы забрали у них ягнят?

Где Сайлас? Где мой прекрасный мальчик?

Может, это он ветром вьется вокруг дома? Может, это он тихонько стучит в окно? Может, он пытается вернуться ко мне?

Почему по-прежнему приносят почту? Почему звонит телефон? Почему стены дома еще не рухнули?

Почему ты остался со мной? Ты считаешь, что это твой долг перед Сайласом — не позволить мне умереть?

Как давно мы не произносим его имя?

Смерть Сайласа меня действительно опечалила. Я не пошла на похороны, но я знаю, что там была вся школа и весь город. Мои родители сказали, что это будет настоящий ужас, кроме того, не все ведь считали меня жертвой, особенно после смерти Сайласа. Мама опасалась, что меня могут оскорбить, поэтому я туда не пошла. Однако мне, ну, типа, казалось, что я все равно должна там быть. Я чувствовала это в то утро, утро похорон. В газетах напечатали фотографии гроба и процессии, выходящей из церкви, и все такое. Он был католиком, верно? Да, точно, и мне казалось, что мне стоит туда пойти. Помолиться за него, и все такое. Я не религиозна, но мне следовало сходить туда, чтобы почтить его память и подумать о нем, о том, что он тоже стал жертвой, хотя, как я уже говорила, он был в той комнате.

Мне действительно пора. Я и так уже пропустила урок, но это не страшно. Я могу переписать конспект у соседки, да и препод все равно никакой. Так что, если тебе понадобится еще что-нибудь, ты просто позвони мне, и вместо того чтобы платить за билет на рейс через всю Америку, может, они лучше заплатят за интервью? Потому что, мне кажется, я тут тебе очень ценные факты выкладываю, это своего рода эксклюзив. Но, видишь ли, это совершенно не обязательно, это я так сказала, на всякий случай.

Я сижу у себя в комнате, когда за мной приходит госпожа Горзински. Она говорит, что меня ждут в административном корпусе. Когда я выхожу в коридор, страх судорогой сводит мне живот. Я знаю, что Сайлас пропал, что на его розыски посылали поисковую группу. Я тоже его искала, ходила всюду, где мы хоть раз с ним бывали. Госпожа Горзински говорит, что меня хочет видеть мистер Бордвин. Она просит, чтобы я обулась и оделась, и тогда она проводит меня к административному корпусу.

Я спрашиваю ее, что случилось, и она заявляет, что все в порядке, просто директор хочет побеседовать со мной о том, что происходило в последние несколько дней. Я знаю, что она лжет. Мы идем рядом, и она болтает без умолку, расспрашивая, как у меня в этом семестре обстоят дела с учебой, какие планы на будущий год, когда у меня были концерты, ведь тот концерт, который она посетила, привел ее в восторг… И вот мы уже возле административного корпуса. Я не помню, когда в последний раз переступала его порог. Мы стоим у двери в кабинет директора школы. Когда мы заходим, мистер Бордвин встает из-за стола. Он пытается улыбнуться мне, чтобы создать непринужденную обстановку, хотя знает: после того, что он мне скажет, я очень долго не смогу себя чувствовать непринужденно. Госпожа Горзински сжимает мою руку и выходит из кабинета, и уже одно это сообщает мне все, что я должна знать.

— Пожалуйста, присядь, — говорит мистер Бордвин.

И я сажусь.

— Ты ведь знаешь, что Сайлас пропал, — говорит он.

Из моих глаз начинают течь слезы.

— О боже, — тихо говорю я.

— Мне очень жаль, но я должен сообщить тебе, что час назад его нашли. Он… — мистер Бордвин делает короткий вдох, — Сайлас нас покинул.

— Не-е-е-ет! — кричу я.

«Это невозможно, — думаю я. — Невозможно. Невозможно».

— Он поднялся на гору по той тропинке, что за его домом. Возможно, он заблудился в темноте. Он провел ночь в лесу, замерз и умер, — говорит мистер Бордвин.

Мои внутренности сводит судорога. Целая серия мощных судорог. Я отворачиваюсь, и меня рвет прямо на пол. Мистер Бордвин зовет госпожу Горзински, которая вбегает, выбегает и опять вбегает с коробкой салфеток в одной руке и бумажным полотенцем в другой. Она захлопывает за собой дверь, чтобы нас никто не видел.