вирткомбы, как сомкнутые в лунном свете бутоны дневных цветов; внутреннее кольцо кресел, меняющих форму. Шлем частичной виртуальности с подачей аудио- и видеоданных через кабель, похожий на хребет, и открытая клешня перчатки-манипулятора на подлокотнике еще в юности вынуждали Туссена думать о том, что все это смахивает на компанию рыцарей-скелетов, сидящих вокруг гниющего круглого стола.

Под единственным прожектором шевельнулась костлявая рука, качнулся череп. Немертвый скелет был жив. Моторы заурчали, поворачивая кресло лицом к двери. Сидевший в нем мужчина в старомодном костюме – такова была общепринятая форма одежды в высших эшелонах власти «Теслер-Танос» – отключил манипулятор и поднял забрало. Порфирио Казандзекес: один из ближайших советников отца Туссена. На шесть лет старше. Седее. Мудрее. Он был потрясен до глубины души.

Советник поднялся из кресла.

– Сеньор Теслер…

– Шипли. – Голос Квебека рассек подводную, священную тишину, как акулий зуб. Охотники из глубоководья.

– Легко нашла, легко потеряла, – сказала Шипли, снимая куртку. Пять шагов привели ее к старику. Он не мог знать, что случится. Он даже ничего не заподозрил. Он видел только рецепционистку, наемную работницу, с которой машинально флиртовал каждый день.

– Ради всего святого, Шипли! – воскликнул Туссен.

Тело секретарши рухнуло. Хуэнь/Тешейра засунул его в спящий вирткомб.

Сеньор Порфирио Казандзекес не смотрел на Туссена и не разговаривал с ним.

Шипли сбросила сюртук и надела чувственную шипастую резину Туссена.

– Классные штанишки, – сказала она украденным голосом, ощупывая выглаженную стрелку. Пальцы наткнулись на выпуклость гениталий, и она хихикнула. – О-ля-ля!

Свободные мертвецы заняли места в инфокреслах. Хуэнь/Тешейра пошевелил пальцами в манипуляторе и повернулся к экранам, расположенным слева. Цифры каскадом посыпались по его забралу; экраны один за другим погасли. Шипли подключилась; Квебек шевелил пальцами, приноравливаясь к виртуальности. Чувствуя себя соучастником преступления, Туссен занял кресло рядом с Квебеком. Здесь и сейчас ему не дождаться ответов на вопросы.

На экранах появлялись города Земли, увиденные с высоты птичьего полета.

Некровиль Ла Дефанс все еще тлел, наполняя дымом парижское утро.

Периметры Москвы-12 и Санкт-Петербурга рухнули. Отступлению правительственных войск мешало паникующее, бегущее мясо.

Забастовки рабочих парализовали большинство гиперполисов Западной Европы: Брюссель, Берлин, Барселона остались без энергоснабжения и превратились в черные дыры в планетарной информационной сети – оглохли, ослепли, онемели.

Северная Африка. В Триполи ввели комендантский час, Касабланка-Рабат превратилась в поле боя, Большой Каир – в дымящийся морг. Африка к югу от Сахары представляла собой песчаную бурю информационного шума, прерываемую спорадическими галлюцинаторными откровениями о горящих автомобилях в центре Лагоса, искореженных трамваях, блокирующих проспекты Хартума. Величественные башни Нового Хараре горели. Фламандские фронтоны Претории закидали аэрозольными бомбами и разрисовали знаками V.

– Трансатлантический регион? – спросил Квебек.

Его команда разобралась.

– Незначительные беспорядки в Центральных штатах, Пан-Атланте, агломерациях Миннеаполис/Сент-Пол, Монреаль и Финикс, – сообщила Шипли. В поле зрения Туссена замелькали фрагменты телевизионных новостей. – Частная и городская службы безопасности, похоже, справляются: если там кто и сражается, то мертвецы между собой.

Гавана горела, Кохимар пылал, рушились и погибали красивые ратуши в испанском стиле.

А в Трес-Вальес продолжали веселиться. Безумное и яркое зрелище: промокшие под дождем autodores собрались в недостроенном туннеле metropolitano вокруг своих обожаемых гоночных машин.

– Мексика, центральная часть, El Sur выглядит почти так же, как и El Norte, – продолжила Шипли. – Спорадическое насилие, в основном внутренняя вражда; остальные просто задаются вопросом, что, черт возьми, происходит, и пытаются как-то выкручиваться.

– «Теслер-Танос» перешла в режим чрезвычайной ситуации, – вмешался Хуэнь/Тешейра. – Он подразумевает необходимость убраться из уязвимых зон, обезопасить имущество и персонал, в районах сосредоточения войск объявить «желтую тревогу» и подготовить планы эвакуации, исследовать транснациональные рынки для укрепления корпоративных активов и скупить на биржах побольше золота и тихоокеанских долларов. Не слишком похоже на глобальное восстание мертвых.

Туссен взвизгнул, когда внутренний экран его шлема побелел и погас. Сенсорное замыкание: свет был настолько ярким, что сделался слышен – превратился в пронзительный раскаленный добела вой.

– Это что еще за хрень? – спросила Шипли.

За двадцать один год в отцовском доме Туссен ни разу не слышал, чтобы Порфирио Казандзекес сквернословил.

– Новостные сети заявляют о подбитой «хлопушке».

На фоне плавно расширяющейся термоядерной туманности появился елейный репортер-конструкт неопределенного пола; громкость была слишком маленькая, чтобы расслышать, о чем говорит существо, но это явно был дурацкий треп про необходимость «хлеба и зрелищ».

– Совершенно секретные данные военной разведки, отправленные орбитальным командованием Тихоокеанскому совету и корпорадам, подтверждают попадание во вражеский корабль, – доложила Шипли. Туссен услышал в ее голосе беспокойство, тревогу, заботу. Там, в космосе, на неуклюжих химерах изо льда и железа приближались их друзья, родные, возлюбленные. – Вероятность того, что это была подсадная утка, составляет девяносто два процента. Каждый раз, когда они запускают свои высококачественные интерферометрические радары, это все равно что написать «Пристрели меня» на заднице и высунуть ее из окна.

– Мы уже можем увидеть, что происходит на орбите? – спросил Квебек.

– Подключаемся, – сказал Хуэнь/Тешейра. – Они эвакуируют все гражданские подразделения. Переходим к прямому эфиру с орбитальной фабрики «Теслер-Танос» – «Параисо».

Фигуры в скафандрах карабкались по туннелям, хватаясь за натянутые тросы; мигали идентификационные знаки, приближаясь со всевозможных сторон, устремляясь вверх, к подсвеченной зеленым пасти наружного шлюза.

– Эвакуируют всех, кто не связан контрактом, – сказал Хуэнь/Тешейра, переключаясь на другую камеру: челноки отрывались от стыковочных конструкций в вихре ледяных кристаллов и космического мусора. И опять смена кадра: женщина в шлеме, лицо в невесомости раздулось и кажется еще более чужеродным, потому что перевернуто; она беззвучно кричит в объектив. Смена кадра: бодрый гавот для новостных хроник, пластиковые упаковки из-под напитков и спортивные повязки в заброшенной диспетчерской. Смена кадра: камера слежения за солнечной панелью демонстрирует россыпь звездочек, очень отчетливых на фоне погруженного в полутень изгиба корпуса. Их десятки, и они блестят, вращаясь вокруг орбитальной фабрики. Миленько. Ярко-зеленые звезды. Ярко-зеленые пятиконечные звезды. Причудливые и какие-то слишком уж яркие зеленые звезды.

– Квебек, – Туссен услышал себя со стороны, – что это такое?

– Тешейра, пожалуйста, останови, увеличь и отрегулируй.

– Рискованно запускать под носом у «Теслер-Танос» ее же прогу улучшения изображений, – предупредил Хуэнь/Тешейра.

– Сделай это, пожалуйста.

Картинка застыла и увеличилась в двадцать раз.

В освещенной части вращающейся фабрики тел было много, очень много: мужчины и женщины, одетые в зеленые робы, одинаково раскинувшие конечности, распятые в вакууме. Молодые. И, несмотря на мгновенно замерзшие струйки крови, вытекшей из глаз, ушей, ноздрей и ртов, красивые.

У всех на зеленых комбинезонах виднелась v-образная печать смерти.

– Они не приспособлены к вакууму, – прошептал Квебек. – Они так же уязвимы, как мясо.

– Вся мертвая команда, – сказал Хуэнь/Тешейра. – Клянусь Иисусом и Марией, на такой станции наверняка работали сотни людей – и всех выкинули в вакуум. Только