– Но, – говорит Камагуэй, – что произойдет через тысячу, десять тысяч, миллион лет, когда ты проснешься и обнаружишь, что мечтать больше не о чем? Что ты сделаешь в тот день, когда под этим или любым другим солнцем не останется ничего нового?

Нуит вздохнула.

– Старый аргумент «Рай – это скучно». Типа, вечность – это что-то вроде большой группы психологической поддержки из Сономы. Бред сивой кобылы. Даже с теологической точки зрения. Ну что за рай, из которого ты в итоге хочешь выбраться, потому что он тебе надоедает до усрачки? Это не рай, это ад. Любой уважающий себя рай обязан становиться все лучше и лучше. Сегодняшнее утро было прекрасным; погоди, ты еще завтрашнее не видел! Ты встречал кого-то, кто думает, что ему лучше было бы умереть насовсем? Кто беспокоится о том, что ему будет скучно через пару миллионов лет? Кто не влюблен без ума и без памяти в идею бесконечной жизни? Мой дорогой мясной мальчик, воскрешенная жизнь ничем не отличается от жизни во плоти: мы оба проживаем ее день за днем. Ты не можешь осознать вечность; нам это тоже не по плечу. Все, что нам доступно – воспоминания о вчера, надежды на завтра, радости и страдания сегодняшнего дня. И так мы движемся вперед шаг за шагом. В бесконечности времени есть место для бесконечной радости и бесконечного удивления. Будет боль, печаль, твое сердце разобьется – тут без вариантов, – но это тоже хорошо, потому что без чувств и эмоций нет жизни. Есть один парень, знакомый, он переводит для меня деньги через черные тихоокеанские проги – ну, ты знаешь, caballería и все такое. Небеса для него – это поле для гольфа. Честное слово, Камагуэй. Он смотрит в будущее и видит бесконечный фервей, бункеры на Луне, грин в кальдерах горы Олимп и клабхаусы на Плутоне. Он с удовольствием проведет вечность, играя в гольф, и знаешь почему? Потому что никогда не достигнет совершенства. Даже если он будет практиковаться миллиард лет, все равно останется человеком и никогда не сможет сыграть полный раунд хоул-ин-уан. Даже на Плутоне. Если у него получится, дело дрянь. Останется лишь один выход: надеяться, что ему удастся повторить рекорд. Совершенство – застой и смерть. Несовершенство – перемены и жизнь. Именно наша человечность делает такую жизнь если не раем, то, по крайней мере, чем-то несравнимо предпочтительнее смерти. Ну ладно. Иди сюда.

«Сюда» – то есть на мокрую, ветшающую многоуровневую парковку, которая знавала славные времена автомобилей и девушек.

– Если сегодня ночью где-нибудь в этом городе произойдет Раскол, Флорда Луна должна знать, где. Она все знает, все видит.

Нуит пускается в путь по сырым верхним уровням, зовет: «Лунный цветок! Цветок ночи, я хочу тебя о чем-то спросить!»

Непрерывный поток воды стекает по пандусу, падает сверкающими струями и каплями во внутренние помещения парковки. Они выходят на крышу. Мертвый город кажется Камагуэю продолжением киноэкрана, блистающим как звездная пыль воспоминанием, омытым дождем. Кларк Гейбл, Богарт, Морин О’Салливан. Гутман и мистер Джоэл Каиро. «Багдадский вор». Черное тело – слишком крупное и непропорциональное для человека – вырисовывается на фоне Спенсера Трейси в «Старике и море». Вокруг расставлены портативные спутниковые тарелки и модули подключения; повсюду витки кабеля.

– Эй, Флорда Луна, это Нуит! Как дела?

Камагуэй видит пророчицу при свете киноэкрана, и его едва не тошнит зеленой желчью. Элена. Это Элена, которая так и не вошла в резервуар Иисуса, которую не смыло в море забвения, и нарушения репликации удваивались, утраивались и умножались в геометрической, логарифмической прогрессии, пока не осталось ничего, что можно было бы назвать Эленой.

– Господи, Нуит!

– Эй, тс-с. Веди себя прилично.

Если бы Ширли Темпл была возведена в ранг ацтекского божества, она могла бы стать пророчицей лунного цветка. Девочка девяти, десяти, одиннадцати лет сидит на пластиковом стуле. Ее голова, плечи, большая часть тела выше талии окружены ореолом наростов и деформаций из тектоплазмы: рога, усики, выступы, похожие на перья, высеченные из обсидиана, маски животных и птичьи клювы, кружева, оборки и геометрические фигуры, не имеющие биологического аналога. Кабели и витки интерфейсных проводов выныривают из-под вееров и гребней и ведут к соответствующему коммуникационному оборудованию. В какой-то момент дефектная репликация привела к тому, что ее ноги и предплечья слились с пластиковым стулом. Само сиденье пустило корни и намертво вросло в бетонную крышу многоуровневой парковки. Она может двигать головой в достаточной степени, чтобы кивнуть Нуит и Камагуэю. Фантастический ореол пощелкивает и позвякивает. Пророчица очень красиво улыбается, как и положено девочке девяти-десяти-одиннадцати лет. Дождь стекает по ее лицу.

– Пытаются заглушить сигнал, но им меня не удержать, – говорит она. – Завтра, вчера – еще ладно, а сегодня – ни за что.

У нее безупречный голос, если не считать интонации всезнайки, которую Камагуэй постоянно слышит в голосах мертвецов.

– Новостные каналы врут. Все удары были нанесены по приманкам. Главный флот цел, в то время как автоматизированные системы обороны неуклонно разрушаются. Экипажи защитников эвакуируют внутриорбитальными буксирами на заранее оговоренные места стыковки десантных шаттлов. По оценкам Тихоокеанского совета, Панъевропы и орбитальных корпорад, вероятность тактической победы сейчас составляет сорок три процента.

– Тактическая победа? – переспрашивает Нуит.

– Принудительный выход из боя кораблей Свободных мертвецов ценой семидесяти пяти процентов потерь в системе обороны. – Пророчица моргает. Дождь капает с многочисленных выступов ее ореола. – Я вижу, центр беспорядков – Ла-Брея. Там повсюду стихийные стычки с адамистами. Бр-р-р.

– Адамисты? – спрашивает Камагуэй.

– Те, кто думают, что Адам Теслер – Бог, – объясняет Нуит. – Их создатель, искупитель, спаситель, друг, мессия. Они его дети, воскресшие, чтобы стать новым человечеством нового Эдема: безгрешным, совершенным, бессмертным. Я же тебе говорила, мясной мальчик, в некровиле все по-другому.

Мертвый ребенок продолжает.

– Я пытаюсь сопоставить эту информацию с полученными по каналам сегуридадос сообщениями о таинственном отключении электроэнергии в районе Сансет-Гейт и двух нанотоковых взрывах там же – один случился внутри, другой за пределами округа Святого Иоанна.

– Ты все видишь, Лунный цветок, – говорит Нуит, усаживаясь на парапет. – Хочу найти Раскол. Я знаю, что сегодня вечером будет один, он всегда случается в Noche de los Muertos.

– Слишком просто. Делонг и Маккадден. Там есть горстка ремесленных мастерских. Вот за ними все и случится. А задай вопрос, достойный единственной истинной пророчицы.

– Ладно. Скажи, утром мир все еще будет существовать?

Пророчица закрывает глаза. Камагуэй трясет головой: в уши внезапно вгрызается пронзительный визг, статический заряд симпатической магии.

– Смерть – это время вне времени, – шепчет Нуит. – Все мертвые – прошлые, настоящие и будущие – существуют синхронно. Что делает Лунный цветок, так это воссоздает то