– Вместе? – вместо ответа спросила Дина.

– Ну а как? – удивился Влад. – Для меня это очевидно и понятно. Тебе, думаю, тоже. Остается один вопрос: сможешь ли ты оставить дело своей жизни, свою работу и жить со мной здесь?

Она вздохнула максимально глубоко, закрыла глаза, задержала дыхание и, медленно выдохнув, посмотрела в его глаза.

– В жизни я не совсем такая, какой ты меня узнал за эти восемнадцать дней. Парадоксально, но эта авария дала мне уникальную возможность остановиться, расслабиться и первый раз за много лет полностью отключиться и отдохнуть от проблем Центра и моих подопечных. Даже выспаться нормально за много-много лет мне удалось только в эти дни. В обыденной жизни я не мимишная белочка с мультяшными глазами и не веселушка, Влад, а деловая тетка, постоянно находящаяся в режиме полной собранности, готовности к любым негативным ситуациям и возможным нападениям, очень внимательная к мелочам, резкая дама и великая матерщинница в стрессовых или трудных случаях. Пять лет на скорой экстренной травматологии в самом начале двухтысячных – это очень жесткая школа, напрочь лишающая любых иллюзий и романтизма. Взамен я получила здоровый медицинский цинизм и узнала изнанку жизни, с которой никому не пожелаешь столкнуться. Я жесткий адвокат, не гнушающийся никакими методами в рамках закона. А когда дело касается защиты детей, пострадавших от абьюзеров, то легко выхожу за эти рамки. У меня совесть не екает, даже когда я применяю грязные методы: подкуп, шантаж и угрозы, а иногда и что пожестче простых угроз, в интересах детей – запросто. Потому как у меня постоянно перед глазами стоит картина того, в каком состоянии мы этих детей эвакуировали и спасали от насильников родителей, отчимов и опекунов. У меня целая куча комплексов, личное кладбище не спасенных пациентов и парочка качественных ночных кошмаров. Ты уверен, что именно такая женщина тебе нужна?

– Мне не нужна такая, – посмотрел ей в глаза Гарандин, – или какая-то иная: мимимишная, романтическая, недалекая или великая, или еще какая. Мне нужна ты такой, какая есть, со всеми твоими заморочками. – Он вздохнул, притянул ее к себе, обнял-прижал и усмехнулся: – Это тебе только кажется, что ты такая боевая, стойкая, битая жесть-баба, ты гораздо более чувствительная, ранимая и тонкая, чем думаешь, хотя стараешься это скрыть и задвинуть подальше. – И еще раз усмехнулся: – Хотя и боевитая, не спорю. Наверное, потому что так легче твоим подопечным довериться, открыться, ведь они чувствуют твою надежность и защиту. Не имеет значения.

Посидели, обнявшись, переживая тонкий момент такого нового для обоих еще единения-откровения.

– Ты должна понимать, что в моей жизни было достаточно такого, что, как ты говоришь, выходит за рамки (и не только закона). Есть моменты, которые я никогда и ни с кем не намерен обсуждать, которые я не расскажу даже тебе. – И, мимолетно подумав, подчеркнул: – Особенно тебе, хотя я испытываю странную потребность и желание поделиться с тобой, и только с тобой историями моей жизни и многое рассказать. Но определенные темы и моменты всегда останутся только со мной.

– Я прекрасно отдаю себе в этом отчет, – посмотрела на него Дина. – Все-таки я адвокат и вполне реально представляю масштаб твоей личности и деятельности и, скажем так, не самых простых решений, к которым приходилось тебе прибегать. Откуда-то, каким-то непостижимым образом, но мне кажется, я знаю, чувствую, что ты не переступал определенную грань. А может, я просто очень хочу в это верить и рада обольщаться. – Она, еле касаясь, провела по его щеке кончиками пальцев, будто приласкала. – Но как бы то ни было. – Дина придвинулась и, заглянув Гарандину в глаза совсем близко, произнесла главные слова: – Я принимаю в тебе все.

То, как она произнесла это, прозвучало сильнее и глубже любого признания в любви. И оба почувствовали этот неповторимый, невероятный и в чем-то переломный момент столь сильного откровения.

– Я тоже принимаю в тебе все, – глядя в ее странные глаза, с чувством ответил Гарандин и внезапно иронично улыбнулся, – кроме твоей работы. И, думаю, у меня есть вполне весомый шанс отговорить тебя от этой достаточно опасной благотворительности.

Дина посмотрела, посмотрела еще в темно-янтарные глаза, снова прикоснулась пальцами к его щеке, наклонилась, легко коснулась губами его губ, словно благодаря, и отстранилась. Отвернулась и, задумчиво глядя вдаль на прекрасную панораму, призналась:

– А знаешь, может, и не придется отговаривать.

И замолчала, захваченная непростыми мыслями. Влад не торопил, не задавал ненужных вопросов, уважая этот момент ее откровения, чувствуя, что эти переживания мучили ее уже довольно давно.

– Двенадцать лет, – заговорила она, резко вздохнув, словно набираясь решимости, и так же резко выдохнув. – На самом деле четырнадцать, если отсчитывать с гибели Катюши, я полностью погружена в проблему и трагедию домашнего насилия. Больше тысячи человек прошло через Центр, и это только те, у кого была реальная угроза жизни или кому грозил траффикинг, то есть в том числе и сексуальное рабство. И несколько тысяч, кому удалось помочь без побега из дома или от преследователей. И все одно и то же, все одно и то же. И нет этому конца. Но самое чудовищное для меня – это возвраты, – продолжала Дина, вытаскивая из себя все болезненнное, что накопилось в душе. – Это когда женщина, пройдя полностью всю реабилитацию и получив социальную защиту и помощь, возвращается вдруг к мужу-садисту. И такое случается достаточно регулярно. Одна-две за несколько месяцев да вернуться. – Ей отказало самообладание, и все наболевшее вырвалось наружу: – Меня достало, достало бесконечно, – возмущалась от всего сердца Дина, поддерживая свое возмущение жестами рук, мимикой: – Эти конченые абьюзеры, помоечный народ, у которых нет ничего человеческого, эдакие крутые перчуганы! Эти их бесконечные наезды, угрозы и нападения! Эти битвы в судах с насильниками, обладающими властью, когда даже у судей шок от того, что на глазах самым наглым образом разваливается совершенно ясное дело об убийстве. И эти возвращенки, их привычка быть жертвой, а в некоторых случаях сексуальная извращенная зависимость от партнера абьюзера, привязанность к жесткому сексу и жизни на грани. И главное, ладно, подсела ты на мазохизм, черт с тобой, все-таки у женщин серьезно деформируется психика от длительного насилия, иногда непоправимо. Пересидела в Центре, раны залечила, успокоилась, пожила мирно, и пожалуйста, вали куда хочешь, если тебе припекло. Так нет: они пройдут полный курс реабилитации и социализации, их восстановят, устроят на достойную работу, решат все жилищные проблемы, а она – ать, и с мужем помирилась. Ты в шоке, спрашиваешь ее: ты что творишь? А она: я его люблю. Ну вот какого… – Дина возмущенно потрясла руками, останавливая себя. – …хрена, спрашивается? И ладно бы сама в русскую рулетку играла, так ведь и детей с собой тащит. И вот ни разу, ни разу, – ее начало мелко поколачивать от избытка негативных эмоций, – эти возвраты не привели к чему-то хорошему, а ровно наоборот: к смертям или самой женщины, или мужа, которого она прибила в конце концов, защищаясь, и помер он, такая вот кармическая справедливость. Или серьезной инвалидностью женщины на всю оставшуюся жизнь. И все чудно: она или он в тюрьме, дети в детдоме. Красота. Или маманя без рук-ног в инвалидной коляске, папаня под следствием, а дети в детдоме. У нас ведь очень серьезные специалисты работают и симулянток, простых паникерш или расчетливых дамочек, желающих с помощью нашего Центра наказать и посильней обобрать мужа при разводе, расщелкивают сразу же. Мне самой пришлось получить образование психолога и стать профайлером, да и пройдя специальный курс у кнуровских ребят, я человека считываю в первые же минуты. И эти женщины на самом деле пребывают в диком страхе и жаждут сбежать, спрятаться от мужа – естественная реакция, но стоит им подлечиться-успокоиться, прийти в себя, и вылезает…