– Что это ты взялся подводить итоги? – недовольно пробурчал Гарандин.

– Да так, – легко рассмеялся Макс и, хлопнув его по плечу, предложил: – Пойдем накатим и закусим, что ли. Сна ни в одном глазу.

На следующий день его убили.

Так тупо, так нелепо, так безысходно.

Сомалийские пираты. Смешно. Гарандин с Варгиным ведь не туристы на маленькой яхте, а серьезные, значимые люди, более чем разумные, просчитывающие любые мелочи и детали: они в эти воды без сопровождения и не двинулись бы. И военный корабль шел рядом с ними, и своя охрана была еще та – чуть ли не целое воинское подразделение спецназа, и яхта из пуленепробиваемого материала сделана.

Да что те пиратики против них могли? Однако же кинулись к ним аж на шести лодках, серьезно так ребята подготовились. Вот сто пудов наводку имели. Только разогнали их из крупнокалиберных пулеметов, покрошив те лодочки, как шелуху, еще на подходе. Но сомалийские лихие хлопцы принялись стрелять в ответ, не жалея боезапаса, а на яхте, в закрытом, правда, салоне – не на палубах, продолжалось себе развеселое пати: танцы, музыка, шампанское. Смотрели в окна, посмеиваясь на отребье с «калашниковыми» в лодках.

И одна-единственная пуля. Одна! Единственная. Шальная пуля. Влетела в приоткрытое на щель окно.

Прямо в сердце Макса, остановившегося в танце в тот момент, чтобы отпить глоток вина из своего бокала.

Он умер мгновенно. Сразу.

Как сказал доктор, который входил в штат, даже ничего понять и почувствовать не успел. Мгновенная смерть.

Он так любил жизнь во всех ее проявлениях, он так любил рисковать, посмеиваясь, полной мерой беря от жизни все, он так заигрывал с опасностью.

«Если стучаться в дверь к дьяволу, то рано или поздно кто-нибудь обязательно откроет». Он не стучался и не ломился в ту дверь, лишь постукивал иногда шаловливо. Видимо, его все же услышали.

Весь обратный путь до Омана Влад сидел на диване в апартаментах Макса и чувствовал, что тот как будто сидит рядом с ним. Разговаривал с другом и слушал, что тот ему отвечает.

Прощался. Сутки так сидел.

Девчонок всех по каютам разогнали и гостям объяснили, что лучше оставаться в своих номерах, и на яхте стояла воистину мертвая тишина. Завернутое тело Макса лежало в холодильнике, а сам он, невидимый, сидел рядом с единственным близким ему человеком на всей Земле.

Так они и проговорили, молча, прощаясь, весь обратный путь.

Домой. В Москву.

Дина плакала. Вытирала рукавом трикотажной кофты слезы, хлюпала носом и рыдала, не могла остановиться.

– Ну ладно, – попенял ей Влад, грустно усмехнувшись над ее сентиментальностью. – Ну ты чего. – И позвал, протянув руку: – Иди ко мне.

– Какой-то прямо кошмар, – пристроившись у него на коленях, пожаловалась Дина. – Ну вот как так? – Она посмотрела на него мокрыми от слез глазами. – Никогда не привыкну к таким нелепым смертям. Да и к лепым смертям тоже. – И спросила: – Ты из-за него жизнь свою изменил? Да?

– Да как-то все сошлось вместе, – вернулся к воспоминаниям Гарандин, усадив Дину поудобней. – Я эти земли давно приобрел, специально под конюшни, так, для души, только для себя и своих людей, приезжал сюда на выездку – развеяться. Присмотрел и место под дом и, еще толком ничего не решив, запустил специалистов – проводить исследования. Думал еще взять земли рядом, под поля для кормовых, да застопорился этот вопрос. Дело в том, что государство мой бизнес уже несколько лет как «поджимало», мне-то совершенно очевидно, по какой причине. Но прихватить меня всерьез у них не было возможности, да и никто особо не стремился прихватывать-то, а вот, скажем, склонить к более тесному сотрудничеству старались. Я прекрасно понимал все их мотивы и даже где-то признавал, справедливости ради, невысказанные претензии.

Конечно, у Гарандина имелись возможности уехать из России, перевести свои финансы в более надежные страны, но основная его предпринимательская деятельность, производство и заводы находились в России, и смысла уезжать не было никакого. Да, если честно, никто не давил так уж сильно, чтобы срочно бежать за европейской или еще какой пропиской.

После похорон Макса и оглашения завещания, разобравшись с делами друга, позаботившись обо всех его родных и близких, Гарандин встретился с Полиной в обычном сетевом кафе, и они долго и очень искренне разговаривали, девочка плакала, тоже очень искренне и согласилась все же принять то, что завещал ей Макс, хоть и не сразу. Хорошая девочка.

А, закончив с этими делами, Владислав Олегович Гарандин написал официальное письмо президенту, уведомляя того о своих намерениях, с предложением-просьбой о встрече.

Просьба его была удовлетворена, встреча назначена, и они проговорили наедине с президентом часа три и пришли к определенным договоренностям, устроившим обе стороны. Причем президента гораздо в большей степени, чем Владислава Олеговича. Впрочем…

Гарандин передавал государству контрольные пакеты акций своих производств и полностью отдавал все права на одно небольшое месторождение весьма ценного редкоземельного элемента и заводик по его выделению. В ответ на столь охренительный аттракцион нереальной щедрости Владислав Олегович получал некоторые преференции, а именно, – все земли, которые хотел приобрести вокруг своих конюшен, с частью природного заповедника, между прочим. Далее гарантированные государственные заказы и закупка племенных лошадей и много еще чего «вкусного» и ценного вытребовал он себе, ну еще бы – за такие-то подарки.

И обещание, что уход Гарандина как одного из серьезных игроков из большого бизнеса и большой политики будет при полном медийном молчании, тайна сделки сохранится, а безопасность ему и его близким будет обеспечена в возможных, понятное дело, пределах.

Но главное, что Влад особо подчеркивал при заключении сделки, это сохранение заводских коллективов на своих местах и должностях, сохранение зарплат, которые они имеют (а они существенно бо́льшие, чем государственные), сохранение всех льгот и системы скидок, премий и помощи. Договорились и об этом.

Никто и никогда ни до него, ни до сих пор после добровольно не отказывался от бизнеса такого уровня, находясь на самом пике развития, имея великолепный задел на будущее и участвуя в мировой финансовой системе в качестве серьезного игрока. Это просто невозможно и совершенно нереально.

Все равно что пойти против природы.

А Гарандин, в который уже раз за жизнь, делал то, что невозможно, вопреки всем сложившимся правилам, вопреки всему.

Конечно, его первой, спонтанной, болезненной реакцией на гибель друга было устойчивое и вполне осознанное желание не просто переменить образ жизни, а прямо-таки отречься от всего – пофиг на любой бизнес, жить на проценты от своих долей и акций, строить дом, идеей которого он так увлекся, объезжать лошадей, заниматься конным спортом и ничего больше не делать.

Ну-ну, удачи! Посмеялась жизнь над столь невероятно умным человеком.