И вышел из комнаты, шарахнув дверью об косяк.

Издавна на колокольне Сан-Марко несла вахту стража, наблюдавшая за появлением близ берега вражеских судов или возникновением пожаров в городе. Еще колокольня служила маяком для кораблей, возвратившихся из дальнего плавания. Она значилась во всех лоциях как самый приметный ориентир для судов, приближающихся к Венеции. Днем в лучах солнца ярко сверкал золоченый ангел, а ночью наверху башни зажигали сигнальный огонь. Горел он и сейчас. И колокол звонил – тихо и печально.

– Кого-то казнили в «Prignioni», – шепнула Троянда, ни к кому не обращаясь, но Григорий услышал и покосился на нее:

– Откуда ты знаешь?

– Слышишь? Это звонит Малефичио – самый маленький колокол Сан-Марко. Maleficio означает «преступление»: его звон оповещает народ о свершившейся казни.

– Царство небесное! – перекрестились Григорий с Васяткою, и Троянда, эхом отозвавшись:

– Царство небесное! – тоже осенила себя крестным знамением. Спутники поглядели на нее косо, и только тут Троянда сообразила, что крестилась не справа налево, по-православному, а слева направо, как привыкла в монастыре. Никто ей ничего не сказал, но, спеша загладить свою оплошность, она затараторила:

– У Сан-Марко несколько колоколов, и всякий имеет свое название, всякий в свое время звонит. Самый большой из них – Марангона, то есть столяр – будит Венецию по утрам, призывает людей на работу и возвещает о предстоящем заседании Большого совета. Сразу вслед звонит Троттьера. Он означает «в спешке», и назван он так потому, что при его звуке члены Большого совета должны уже спешить во Дворец дожей. Нона отмечает полдень, Мецца терца сообщает о заседании Сената, ну и Малефичио… это я уже говорила.

Ей никто не ответил: Григорий и Васятка ловко подняли лодку на гребень волны, правя к берегу.

Они приближались к городу, и на горизонте, мрачная, темная, едва различимая в бледном свете луны, выступала Венеция со своими зданиями и тусклыми огнями, подобная похоронной процессии с ее гробами и факелами, застывшей на безграничном пространстве.

Венеция спала; лишь изредка фонари отражали в воде свой трепещущий сноп; ни одной фигуры не было видно, не слышалось никакого шума, только иногда покрикивал полусонный баркайоло, медленно влача по волнам одинокую гондолу. То и дело лодка пронизывала темное пространство под мостом, потом медленно скользила вдоль основания какого-нибудь дворца, невидимого в непроницаемой тени. Изредка тьма рассеивалась: был виден одинокий фонарь, уныло дрожащий в ночи и бросающий свое белое мерцание на черную лоснящуюся поверхность воды. Когда canaletto особенно сужался, слышно было, как волны плещут о разбитую лестницу, об изъеденный фундамент. Случайный лунный луч высвечивал окна с железной решеткой или покрытую плесенью стену, а вокруг путаницу переплетающихся каналов – извилистых вод, уходящих вглубь между неведомых очертаний.

Иной раз Троянде казалось, что они сбились с пути и давно заблудились в лабиринтах canalettо. Но немеркнущий свет Сан-Марко по-прежнему оставался точно справа – значит, они держат курс более или менее правильно. Гребцы терпеливо и послушно следовали ее указаниям, не задавая вопросов, не ворча, что путь столь долог. Окажись здесь Прокопий, он бы, конечно, всю душу вынул у Троянды своим нытьем, однако Прокопий остался на корабле. Дело было не в том, что он струсил или старший брат так уж за него боялся. Троянде показалось, будто Григорий бережет Прокопия, потому что тот знает нечто, чего не знает больше никто. Какая-то тайна, открыть которую мог только Прокопий… и эта тайна была неведомым образом связана с Аретино. Любопытство, впрочем, не тревожило Троянду: рано или поздно она узнает эту тайну, ведь именно ей предстоит свести русских с Аретино.

Ох, но что будет, когда они узнают, что Гвидо – не муж ей? Этого нельзя допустить! Почему-то ей становилось тошно при мысли, что Григорий поймет: он спасал всего лишь случайного любовника своей случайной любовницы. Не его дело, конечно… но жизнью-то он рискует своей, а не чужой!

Запах затхлой воды, окружавшей их, стал сильнее, и Троянда взволнованно выпрямилась: здесь был тупик, дальше предстояло идти пешком. Все-таки они не сбились с пути! Вот если бы и дальше удача сопутствовала им… Но об этом можно было только молиться. И она молилась – горячо молилась в душе все время, пока они торопливо поднимались по крутой лестнице к стене Нижнего монастыря. Здесь Троянде пришлось порядком пошарить в зарослях дикого винограда, обвившего стену, прежде чем руки ее наткнулись на железо. Щеколда заржавела, и Васятка долго раскачивал ее и расшатывал, шумно переводя дыхание, пока та наконец не поднялась и они не протолкались в узенькую щель калиточки, в которую, Троянда не сомневалась, не проходил никто со дня смерти старой Гликерии. О ней просто никто не знал!

Неслышно, таясь в тени лимонных деревьев, они добрались до ограды, разделявшей сады двух монастырей: Верхнего и Нижнего. Ограда была сложена из грубого камня, и ловкая нога Васятки без труда нашла в ней удобные выступы. Забравшись на ограду, он подал знак – и Троянда тоже начала взбираться. Григорий поддерживал ее, и прикосновения его она ощущала так остро, что ноги ее то и дело соскальзывали с каменных выступов. Она, пожалуй, свалилась бы, когда б Васятка не оказался проворен и не поймал ее за руку. Шепотом бранясь, он втащил Троянду и плюхнул рядом с собой, а через миг тут же оказался и Григорий, который, чудилось, даже не взобрался, а взлетел вверх. И, не дав себе времени отдышаться, они на четвереньках поползли по мягкому земляному склону, за которым начинался Верхний сад.

Время приближалось к рассвету. Это был час, когда утомляются и погружаются в дрему самый зоркий глаз, самое чуткое ухо. И Троянда не особенно удивилась, что им удалось без помех пройти через сад и добраться до подвального окна, забранного решеткой. Завидев ее, Васятка крякнул, отстранил Троянду и двинулся вперед, засучивая рукава и явно намереваясь выламывать прутья из стены. Троянда едва успела его удержать и без всяких усилий убрала решетку, которая была лишь слегка вкопана в землю и прислонена к окну.

– Вот же… – начал было Васятка громким шепотом, но Григорий успел вовремя пихнуть его в бок. Великан болезненно выдохнул, но больше не издал ни звука.

А Григорий вообще слова не сказал с тех пор, как они говорили о колоколах. Ладно, пусть молчит, только бы не задавал потом Гвидо ненужных вопросов…

Троянда юркнула в подвал. За ней ловко проскользнул худощавый Григорий. Могучие плечи Васятки едва не застряли в окне, но все обошлось, разве что рубаха затрещала, зацепившись за какой-то крюк. Ход тоже оказался узковат для огромного русского – ему пришлось идти боком. Вообще двигались медленно – и из осторожности, и потому, что тьма стояла хоть глаз выколи, а огня у них не было. Григорий пытался пойти впереди, но Троянда, прошептав: «Ты не знаешь дороги», – обошла его.

Не только в дороге было дело! Если все-таки ход стерегут, в любую минуту идущий первым мог напороться на меч или копье, и уж от этого Троянда должна была уберечь Григория. Она старалась не думать, рисковала бы так ради Васятки или нет. Но Васятка безнадежно отстал, так что о чем вообще тут думать?