начали играть в Бога. Так им и надо. Нельзя заменить настоящих людей искусственными.

И я такой:

– Скажи это своей секс-кукле размера XL.

И он говорит:

– Это совершенно другое.

Всех по одному вызывают на разговор с мистером Гуптой и белой дамой.

– Ты что-нибудь знаешь? – спрашивает мистер Гупта.

И я такой:

– Я никогда ничего ни о чем не знаю.

Белая дама наклоняется ко мне, такая:

– Ты понимаешь, что это была собственность компании, верно? Этот гибрид стоит сотни тысяч долларов.

И я такой:

– И он стоил своих денег, да?

И мистер Гупта такой:

– Ладно, ну, если что-нибудь услышишь, дашь нам знать?

А я:

– Ага, конечно.

Я выхожу из кабинета мистера Гупты и поворачиваю направо в Гардероб.

Эмика стоит там с натянутой улыбкой, пока полиция осматривает ее вещи.

– Эй, можно тебя на секунду?

И Эмика такая:

– Нет, не сейчас.

– Может, типа, выйдешь наружу на минутку, мне надо с тобой поговорить, – говорю я.

И Эмика такая:

– Правда, неподходящий момент, но я с удовольствием поговорю с тобой попозже.

В этот момент у меня звонит телефон. Это мама. Я выхожу, чтобы ответить.

– Где тебя носит? – начинает она.

– Я на работе, мам, у меня тут…

– Окей, ну, я просто хотела сказать, что у твоей сестры сегодня операция, а тебе плевать.

– Мне не плевать, мам. Мне вообще не плевать.

Но она не закончила.

– Тебе совершенно плевать на рак твоей сестры, – продолжает она.

И я такой:

– Не говори так. Не произноси это слово.

– Какое слово? Рак? Это то, чем она болеет, – ты это знаешь, ведь так?

– Да, мам, я знаю, но болезнь Рамоны – это как солнце, окей? Я не могу смотреть на нее прямо.

А она:

– Ну, тебе придется смотреть на нее прямее некуда, потому что она может умереть…

И я говорю:

– Она не умрет, мам. Врачи знают, что делают.

– Она может умереть, – продолжает мама, – и ты проживешь остаток жизни, зная, что не мог быть с ней, потому что тебе надо было «работать».

И я говорю:

– Почему ты говоришь это таким тоном? «Работать». Это не «работать», это работать, ясно? Это моя работа. Я не могу не ходить на работу. Сейчас все очень нестабильно. И я сталкиваюсь с проблемами, которые ты не можешь даже…

– У твоей сестры операция, и ей очень страшно.

И я такой:

– Хочешь устроиться на работу? Потому что если нет, то кто заплатит за эту операцию?

А она:

– Ты знаешь, что я не могу работать из-за того, что руки трясутся.

И я говорю:

– Я знаю, мам. Можешь, пожалуйста, передать трубку Рамоне?

Я бреду к аттракционам и задерживаюсь у Тира Мак-Кинли.

Рамона берет трубку и говорит:

– Жаль, что тебя тут нет. Мама ведет себя как ненормальная.

И я говорю:

– Мне тоже жаль. Как ты? Мама говорит, ты напугана?

И Рамона говорит:

– Не, ты же знаешь, мама любит паниковать. Со мной все будет нормально.

А я:

– Я ей так и сказал!

И я слышу, как мама на другом конце провода говорит:

– Почему ты думаешь, что неуязвима? Ты даже не понимаешь, насколько это серьезно.

А я:

– Она что, пытается тебя напугать?

И Рамона смеется:

– Ага, мам, почему ты пытаешься меня напугать?

Я встречаюсь глазами с Амиром из охраны, он стоит по другую сторону аллеи с аттракционами, а потом начинает идти на меня.

И я такой:

– Слушай, мне пора, но я тебя люблю, окей?

И Рамона говорит:

– Ага, ага, я знаю.

Я кладу трубку и такой:

– Привет, Амир, горячий денек, да?

И он такой:

– Ты вчера довольно рано пришел.

И я говорю:

– Амир, не знаю, что ты думаешь, но…

И он меня перебивает:

– Чувак, монстр был здесь, когда я ушел с работы вчера, и его уже не было, когда я пришел сегодня. Что происходит на смене Мигеля – не моя проблема, и я не собираюсь ворошить это дерьмо без причины.

И я такой:

– Я тоже не хочу ворошить дерьмо, чувак. Да вообще это мое правило номер один: не вороши дерьмо.

И Амир такой:

– Ага. Я просто говорю это, потому что ты всегда нормально со мной общался. Не знаю, в какую странную историю ты попал, но, если они не получат никаких зацепок из бесед с сотрудниками, они посмотрят записи с камер наблюдения и тогда узнают, кто в какие кабинеты ходил.

И я такой:

– Ой, бля.

– Ага. Я просто думаю, если бы я был на твоем месте, я бы сыграл на опережение и сдал настоящего виновника, пока еще можно.

—

Выясняется, что парк откроется как обычно, а полиция тем временем продолжит расследование, поэтому нам всем нужно пойти в Гардероб, а затем рассредоточиться по своим стартовым позициям. Я встаю у Моста в Светлое Будущее, но не могу сконцентрироваться.

Я пишу эсэмэску Эмике: «Что, черт возьми, происходит?»

И она отвечает: «Клянусь, я понятия не имею».

Копы все еще рыщут по территории, но мистер Гупта переодел их, чтобы не встревожить гостей. В Гардеробе есть дополнительные костюмы, потому что парк всегда готовит запасные варианты в годы выборов, на случай победы каждого кандидата. Поэтому сейчас по парку молчаливо, как призраки, скользят парни вроде Доула, Дукакиса и Ромни.

В какой-то момент ко мне подходит семья, чтобы сфотографироваться. Отец радостно взволнован: «Нам сказали подойти поговорить с вами о законе Пендлтона о реформе государственной службы».

Я понятия не имею, о чем он говорит.

В обед приходит эсэмэска от мамы. В нем говорится: «Приезжай сейчас же».

Я звоню ей, но она не отвечает.

Я звоню снова, но она не отвечает.

Я тайком выбираюсь из парка, пряча свой костюм и гигантскую голову Честера А. Артура за кустами у входа в Трамвайчик по Дороге Слез[27], и прыгаю в автобус в больницу, где встречаю врача у двери в палату Рамоны.

Я такой:

– Что происходит?

А доктор:

– Ну, у нас классическая ситуация: есть хорошая и плохая новость. Хорошая в том, что операция прошла успешно, плохая в том, что теперь она не просыпается.

А я:

– В смысле, не просыпается? Вы хотите сказать, что она умерла?

– Нет, что вы, нет! Она просто в коматозном состоянии.

– В коме?!

– Да, но я уверен, что мы устранили источник ее симптомов, так что, если она проснется, с ней все будет в порядке!

И я такой:

– ЕСЛИ?!

Потом он заговаривает меня всякими умными докторскими словами, которых я даже