— В смысле?

— Мы с Дороти давние приятели. Я знала ее еще до того, как она появилась здесь. Еще когда она жила в Монтаре.

Он пристально посмотрел на меня.

— Как, говорите, вас зовут?

— Элли.

— Эндерлин?

Я кивнула.

Он уставился в землю. Мы оба молчали. Наконец он поднял глаза:

— Вы сюда не корову доить приехали, так ведь?

— Так.

И тогда он сказал нечто совершенно для меня неожиданное:

— А я всегда знал — рано или поздно вы объявитесь. Даже, можно сказать, поджидал вас.

— Ждали меня?

— Да. И рад, что вы здесь. Мне надо с вами потолковать. — Фрэнк неуверенно глянул на холм. — Только вот у меня там орава ребятишек дожидается представления. Послушайте, не уезжайте. Вечером, когда все разойдутся, мы сядем и спокойно поговорим.

— Хорошо, — ответила я.

У меня голова шла кругом, чересчур стремительно развивались события. Этот человек, это место… Хотелось разобраться во всем, но в глубине души было страшно.

Следующие несколько часов прошли как в тумане. Мы с детьми сидели кружком на валках сена, и Фрэнк показывал нам, как доить Табиту. Дети по очереди пробовали проделать то же самое, за ними нехотя по одному подходу к «снаряду» совершили их родители, а затем настал мой черед усесться на металлическую табуретку. Мне не доводилось доить коров, и трудно сказать, чего я ждала, но не такого уж точно. Сосок выглядел как палец или как вялый пенис. Я сжала, потянула, направляя струйку молока в пластиковую чашку, и в этот момент Табита подняла хвост и — плюх! — выдала солидную порцию пахучего дерьма. Дети пришли в восторг, кто-то из них тут же окрестил это «непотребным непотребством». Молоко пить я отказалась, хотя все остальные выпили то, что надоили.

— Пей! — раздался чей-то вопль.

Ага, тот самый пацан, что гонялся за кудлатым Буяном. К нему присоединились другие, и скоро все дети хором скандировали: «Пей! Пей! Пей!» Пришлось подчиниться. Молоко было теплым, сладковатым на вкус, я с трудом проглотила.

— Деревенская жизнь не для меня, — заявила я однажды, сидя с Лилой на крыльце белого фермерского дома, в считанных метрах от этого самого места. Мы развалились в креслах-качалках и потягивали домашний лимонад, терпкий, с мякотью и крупинками не растаявшего сахара. — Лимонад, крыльцо, качалка — еще куда ни шло, это мне нравится, — я позвенела кубиками льда в пластиковом стакане, — вроде как в сериале «Уолтоны». А все остальное — картошку копать, свиней кормить, навоз вывозить, вставать ни свет ни заря… нет уж, увольте.

— Ты бы привыкла, — сказала Лила.

— Не-а.

Она покачалась в кресле, подняла лицо к солнцу и заговорила, не открывая глаз:

— Вот ты живешь и думаешь, что только так и можешь существовать, боишься даже на шажок отойти в сторону. Но если бы деваться тебе было некуда — ну, скажем, землетрясение, город сгорел и ты оказалась в деревне, где натуральное хозяйство — единственный способ выжить, — ты бы справилась. А может, даже и полюбила бы такую жизнь. Поняла бы, что она тебе больше подходит, чем нынешняя.

— A «MTV» у меня будет? — поинтересовалась я, наливая себе вторую порцию лимонада из холодного металлического кувшина.

— Нет.

— А в город за покупками ездить и книжки в библиотеке брать смогу?

— Нет, все магазины сгорели. И библиотека тоже. Ничего не осталось. Одежду будешь шить сама, из занавесок, как Скарлетт О’Хара. А вместо телевизора — истории у камина.

— Не пойдет, — отрезала я. — Я бы ходила голая, голодная и в конце концов сдохла бы от скуки.

— А я думаю, ты бы справилась! — настаивала Лила. — Надо только морально настроиться — приспособиться к изменившейся реальности, к новым правилам.

— Ну а ты сама? Как бы жила без своей математики?

— Неудачный пример. Математика будет всегда. Математика — главный кирпичик в фундаменте мироздания. Человечество легко может обойтись без «MTV», без «банановых республик», если на то пошло, даже без литературы, но без математики — никогда!

— А все-таки, — гнула я свое, — давай представим. Если у меня нет ничего, что я люблю, то и у тебя — никакой математики!

— Ну ты сравнила, — сказала Лила. — Все твои сегодняшние увлечения — хобби, не больше. Сегодня есть, завтра нет. Математика же — мое призвание. А от призвания не отказываются. Ни при каких обстоятельствах.

Я поднялась, подошла к перилам крыльца, вылила остатки лимонада на землю. Он быстро впитался, оставив темное пятно на сухой земле.

— Подожду тебя в машине, — буркнула я.

— Больно уж ты обидчивая.

— Подумаешь — призвание. Какая тебе от него польза? Ни подружек, ни приятелей. Может, я и не знаю, как распорядиться собственной жизнью, но я хотя бы не умру девственницей!

Ничего более обидного мне на тот момент в голову не пришло. Позже, конечно, жалела, но тогда хотелось уколоть сестру побольнее. Ей-то ничто не помешало ткнуть меня носом в мои собственные недостатки. Гению, само собой, легко найти цель жизни. Для нас же, простых смертных, задача куда сложнее.

Потом я сидела в машине с открытыми дверцами, запустив магнитофон на всю катушку, и следила глазами за Лилой, скачущей на Дороти через поле. Как естественно она смотрелась на лошади, словно родилась наездницей. К машине она вернулась только часа через два. Я, наверное, задремала. Когда очнулась, пленка давно кончилась, рядом сидела Лила и пыталась завести машину.

— Похоже, ты посадила аккумулятор, — сказала она.

— Я нечаянно, прости.

— Нет, это ты меня прости. Ты в любом деле добьешься успехов, чем бы ни занималась.

— Ладно, чего уж там, — пробормотала я, еще не совсем остыв, но оценив извинение.

Самое удивительное, что Лила могла запросто ляпнуть что-нибудь этакое — например, что у меня нет призвания, — без всякой задней мысли. Она лишь констатировала факт, не догадываясь, что подобное прямодушие может быть обидным.

— Я серьезно, — сказала она. — Ты сможешь. — И легонько сжала мне руку. — Ладно, пойду, поищу Уильяма, попрошу подтолкнуть нас.

Немного погодя она вышла из дома с высоким парнем в комбинезоне и бейсболке. Я прыснула — для смеха, что ли, вырядился?

— Познакомься, Уильям, это моя сестра Элли, — представила Лила. — Элли, это Уильям.

Уильям приложил руку к козырьку, буркнул: «Очень приятно» — и отправился за грузовиком и проводами для «прикуривания». Его стараниями уже через пару минут наша машина завелась. Он просунул голову в открытое окно и сказал Лиле:

— Главное, мотор не выключай.

— От него пахнет потом и яблочным пирогом, — заметила я, когда мы выехали на шоссе.