дико и почти устрашающе будоражила. Она и позабыла такое чувство. После тридцати одного года в браке, из которых пять последних были немым страданием с нечастыми проблесками крошечной, почти незаметной, бесполезной приязни, она почувствовала, как встряхнулась и пробудилась какая-то ее частица, считавшаяся давно погибшей.

– Станцию? Про станцию я знать не хочу, – сказал он. – И участок не хочет. И транспортное управление. Об этом я позаботился. Но этого типа Эрла мы арестовали – я арестовал, – и об этом уже следует знать тебе.

– Почему?

– Он… подозреваемый.

– Как и многие.

– Ладно. Он не просто подозреваемый. Он не торчок. Он, что называется, костолом. И притом умный. Вышибает тут и там зубы. Но сейчас он не проблема. Волноваться нечего. У нас на него заведено дело. Мы с ним работаем – или это он работает с нами. Это все, что я могу тебе сообщить. Это между нами. Так что можете больше не волноваться, что он вернется. Но вот тот, на кого он работает. Его мы не взяли, и о нем волноваться стоит.

– При чем тут Пиджак?

– Сколько мне еще повторять? Этот ваш разжег что-то крупное. Я не знаю, хотел ли он этого. Более того, я уверен, что ничего он не хотел. Но теперь ему предстоит расхлебывать. Назревает нарковойна. Вам в церкви или этому вашему не захочется оказаться в ее гуще. Эти наркобароны – другой породы. Они не играют по правилам, как старые бандиты. Не пожимают руки, нет негласных уговоров или послаблений. Под угрозой все. Нет ничего святого. На кону слишком большие деньги.

– При чем тут мы?

– Я уже говорил. Сдайте этого вашего и не высовывайтесь. Держитесь тихо. Мы его защитим.

Сестре Го стало жарко. Она взглянула на небо, прищурилась, потом подняла длинную, красивую коричневую руку, чтобы прикрыть глаза, и всмотрелась в Катоху.

– Я тут сейчас растаю. Можем зайти в тенек?

А показалось, будто она пригласила его на пляж, или купаться, или расслабиться в библиотеке с прохладным кондиционером, посидеть да почитать ирландские стихи – его любимые, простенькие, «Символы Айри» или «Дневники Хамфри», которые любила и читала ему бабушка.

Она прошла мимо него, пробрела через сорняки за здание церкви, скрывшись из виду за боковой дверью, где разгружали стулья Доминик, Бам-Бам и мисс Изи. Он следовал за ней, разглядывая статную фигуру под платьем. В тени старой постройки – здания из шлакоблока на фундаменте из красных кирпичей – она прислонилась спиной к стене под выцветшим изображением распростершего руки Иисуса, выставила ногу, обнажив золотисто-коричневое колено. Он стоял лицом к ней, на самой кромке тени, сцепив перед собой руки, потирая друг о друга большие пальцы и стараясь не глазеть. От всего, что она делала, осознал Катоха, от каждого ее движения – нежных изгибов шеи и губ, от того, как она оперлась о стену и отирала лоб длинной рукой с нежной, шелковой плавностью, – ему хотелось упасть на колени.

– Найти Пиджака нетрудно, – сказала она. – Он болтается по округе. Хотите его забрать – вперед. Это ничего не изменит. Димс по-прежнему торгует своей отравой у флагштока каждый полдень, как по часам. Сколько я знаю, он и пальцем не шевельнул, чтобы потревожить старого Пиджака. Больше того, нынче он вежливей, чем раньше. Говорят, он малость изменился. Теперь не продает бабушкам или детям. Конечно, это мало что меняет, раз им достаточно пройти каких-то пять кварталов до Вотч-Хаусес и найти все, что захочется. Кое-кто посылает за наркотиками собственных детей. Представляешь? Посылать ребенка девяти-десяти лет от роду покупать наркотики. Никогда наш район не скатывался так низко. Где же мы оплошали?

Она казалась такой грустной – Катохе потребовались все силы, чтобы прямо там, в тени за церковью, под грустным взглядом нарисованного Иисуса, не обнять ее за талию и не сказать: «Все хорошо. Я с тобой».

Но сказал он только:

– Я говорю как друг. Ты – все вы – должны отступить и не мешать нам заниматься своей работой.

– Тогда арестуйте Димса. Вам же станет проще.

– Сегодня арестуем его – завтра на его месте будет еще десяток парней. Арестуем десяток – придет другой десяток. Знаешь почему? Их выпустят под залог. Тот же самый мужик, который прислал на ваш праздник этого Эрла. Мы здесь говорим о целой организации. Тот, кто разыскивает вашего Пиджака, состоит в синдикате. Знаешь, что это значит? Организованная преступность. Вот почему она организованная. У таких людей законный бизнес идет вперемешку с незаконным. Это не просто один человек. Это бизнесмен. У него есть работники. Он руководит фабрикой. Наркотики, которые продаются у вас под флагштоком, не приезжают упакованными. В эту страну прибывает сырье. Его еще надо подготовить и упаковать, прямо как аспирин или газировку на продажу в магазинах. Его предприятие раскинулось от Квинса до Джорджии. У него на пути лучше не стоять.

– А вам хочется?

– Полиции? Нам? Да.

– Ну, вы неправильно нас поняли, – сказала она кратко. – Нам нужны только деньги Рождественского клуба.

Он рассмеялся.

– Да о чем ты? Ты встаешь на пути у крупного бруклинского наркобизнеса и отправляешь боевика наркокороля домой на метро с шишкой на черепе размером с Филадельфию. Угрожаешь тому же боевику, заявив, что знаешь его покойного отца-священника. И все ради денег церковного клуба?

– Он сам напрашивался на неприятности, – рассердилась она. – А в церковной кассе лежат немалые деньги. Никто не знает сколько.

– Сколько бы ни было, рисковать шкурой ради них не стоит. Вы не представляете, с чем связались!

– Ты здесь не живешь, – ответила она с горечью. – Я знаю всю семью Димса. Его дедушка, мистер Луис, был тяжелым человеком. Но и жизнь здесь тяжелая. Он приехал в Нью-Йорк из Кентукки с десятью центами в кармане. Сорок лет мыл и оттирал полы в офисах, пока не помер. А потом скончалась его жена. Его дочь много лет молилась в этой самой церкви каждое воскресенье. Между нами говоря, она пьет как лошадь и гроша не стоит. А вот ее сын Димс, внук мистер Луиса, – он был в этой семье жемчужиной. Имел перспективы. Мальчишка бросал мяч лучше всех в округе. Уже благодаря этому у него появился шанс выбраться отсюда. Теперь он либо умрет, либо попадет в тюрьму, что примерно одно и то же. Как только Димс выйдет из тюрьмы, если еще до этого доживет, он станет хуже, чем до отсидки. И еще не раз в нее вернется. Это в ваши рапорты и ордера не укладывается, правда? Когда газета кропает статейки о том, что цветные и латиносы носятся по Бруклину, точно стая обезьян на деревьях, ничего такого туда не попадает, правда же?

– Мне-то