Она усмехнулась. Ей нравились такие разговоры. И как у него получалось вытягивать из нее бессмысленную болтовню? Ее беседы с мужем – те короткие, что вообще были, – состояли из натужных, сухих, будничных бурчаний насчет оплаты счетов, церковных дел, состояния трех взрослых детей, которые, к счастью, переселились из Коз-Хаусес подальше. В свои сорок восемь она часто просыпалась с таким чувством, будто ей больше незачем жить, не считая церкви и своих детей. Ей было семнадцать, когда она вышла за мужчину на двенадцать лет старше ее. Казалось, он полон стремлений, но выяснилось, что их нет, не считая любви к футболу и умения притворяться кем-то, кем он не являлся, притворяться, будто чувствует то, что не чувствует, сводить все к шутке, когда что-нибудь не удается, и – то же можно сказать о слишком многих ее знакомых мужчинах – грезить о встрече с какой-нибудь молодой красоткой из хора, желательно в три ночи, на скамье. Не сказать, чтобы она ненавидела своего мужа. Она его попросту не знала.

– Ну, я бы могла дать сорнякам расти и дальше, – сказала она. – Но я не из тех, кто знает достаточно про то, как быть должно или не должно, чтобы оставлять как есть то, цель чего мне непонятна. Моя личная цель – сделать все, чтобы эта церковь простояла открытой подольше и могла спасти хоть кого-нибудь. Дальше этого я не думаю. Будь я человек начитанный, какой может высказать свои мысли не в три слова, а в тридцать четыре, я бы, может, и знала ответ на твой вопрос. Но я женщина простая, офицер. Эти сорняки – напасть для нашего молитвенного дома, вот я их и кошу. Мне они и действительно вреда не делают. Для меня они неприглядны, зато приглядны для Господа. И все-таки я их кошу. Видать, я такая же, как многие. Часто сама не знаю, что творю. Порой кажется, я так мало знаю, что и шнурки завязать не сумею.

– Если не справляетесь, – сказал он с огоньком в глазах, – я могу завязать за вас.

От фразочки, сказанной с напевностью ирландского акцента, сестра зарделась и тут же заметила, что на пороге церкви стоит мисс Изи и смотрит в их сторону.

– Что вас сюда привело? – быстро спросила сестра Го. Снова глянула на мисс Изи, которую, к счастью, позвал из подвала Доминик. – Только лучше поскорей. Моя подруга Изи, – она кивнула на ее спину, – что называется, ходячие новости.

– Сплетница?

– Я бы не назвала это сплетнями. В нашем районе все знают о чужих делах, так зачем выдумывать клички? Это новости, как их ни назови.

Катоха кивнул и вздохнул.

– Потому-то я и приехал. У меня есть кое-какие…

– Неужели?

– Мы арестовали одного молодчика. По имени Эрл. Мы знаем, что ты его знаешь.

Ее улыбка пропала.

– Откуда?

– Мы вас видели. Мы… один из наших… проследил за вами. После потасовки во дворе на прошлой неделе.

– То есть после праздника в честь Супа?

– Как это ни назови, к тебе – э-э, без моего ведома – приставили человека. Он видел, как вы и огромный здоровяк выносите Эрла из жилпроекта на станцию Сильвер-стрит. Видел, что там произошло, как вы закрыли турникеты, потолковали с Эрлом по душам и отправили своей дорогой. Мне жаль, но это нарушение транспортных норм. Причем немаленькое – закрыть целую станцию метро.

Сестра Го, вспомнив Кельвина в будке, почувствовала, как кровь приливает к ее лицу.

– Это все я придумала. Это я вынудила Кельвина. Всего-то на десять минуток. Пока поезд не подошел. Не хочу, чтобы его уволили с работы по моей глупости.

– Что вы планировали?

– Я не собиралась бросать его на рельсы, если ты об этом.

– А что собирались делать?

– Я хотела, чтобы он скрылся из Коза, и спровадила. Можете вернуться с этим в участок или передать судье. Или я сама скажу судье. Этот тип кого-то выслеживал. Скорее всего, Пиджака. За этим сюда и приехал. Мне сказали, что его видели в Козе не в первый раз. Мы хотели его шугануть.

– Почему не заявили в полицию?

Она фыркнула.

– Приходить на праздник во дворе – не преступление. Кто-то бросил бутылку и по случайности угодил ему в голову. Я говорю только то, что угодно Богу. Правду. Так все и было. Когда он пришел в себя, был как в тумане. По воле Божьей эта штуковина его не прибила, только лишила сознания. Я так решила, что, опамятовавшись, он начнет махать кулаками. Вот и попросила Супа отнести его на станцию, а Кельвину сказала закрыть турникеты до первого поезда. Я не хотела, чтобы кто-нибудь пострадал. Больше ничего не было.

– Это называется самосуд.

– Называй как угодно. Что сделано, то сделано.

– Надо было вызвать нас.

– Зачем звать полицию всякий раз, как мы закатываем простой праздник? Вы за нами не приглядываете. Вы за нами надзираете. Что-то я не вижу, чтоб вы стояли над душой у белых в Парк-Слоупе, когда они проводят свои районные праздники. Мы просто радовались за беднягу Супа, который сел в тюрьму мальчиком, а вышел мужчиной. И ого-го каким мужчиной, я бы сказала. Где ему теперь искать работу, с его-то размерами? Суп и мухи не обидит. Знаете, когда он был крошкой, он боялся выходить из дома. Целыми днями сидел в четырех стенах и смотрел телевизор. «Капитана Кенгуру», «Мистера Роджерса» и тому подобное.

– Передачи для детишек?

– Смотрел их с самого детства. Теперь он мусульманин. Можете себе представить? Трудились мы здесь над ним, трудились… – Она кивнула на церковь, потом пожала плечами. – Что ж… главное, чтобы так или иначе в его жизни был Бог. – Она оттолкнулась от косилки и рассеянно скосила пару стеблей на растресканной сухой почве у своих ног.

– Итак, три человека: вы, любитель передач для детишек и мужик из будки – перекрыли станцию, – сказал Катоха.

Сестра Го бросила срезать сорняки и посмотрела на него – выражение ее лица стало слегка рассерженным, с каким она встретила его в первый раз. Она заметила, как его взгляд спрятался и метнулся к земле. Не стыд ли она видела в глазах? И не поймешь.

– Я закрыла станцию. Я одна.

Катоха снял фуражку, вытер лоб рукавом и вернул ее на голову. Сестра Го пристально следила за ним. Каждое движение, по ее наблюдению, выдавало человека, который пытается обуздать чувства. Он не выглядел рассерженным. Или даже разочарованным. Скорее он словно обрек себя на какую-то немую печаль, которая притягивала ее, вопреки воле сестры Го, ибо ту печаль сестра Го знала не понаслышке. Ее слегка тревожила эта общность, но в то же время