Я выбрала утку с тушеными овощами, Гийом — лазанью.

Вон та золотая молодежь отмечает день рождения девушки с блестящими каштановыми кудрями: они веселятся, говорят тосты и желают ей любви, многозначительно глядя на хлыщеватого паренька с намечающимися залысинами.

Официант унес тарелки, мы попросили десерт.

Не очень-то удавалось нам побыть вдвоем в полном смысле слова: все, что касалось нашего маленького универсума, сейчас висело на волоске из-за прихоти каких-то незнакомых, невидимых, неопознаваемых людей. Туда, внутрь, лучше было даже не заглядывать — там все было перевернуто вверх дном, вывернуто, выпотрошено, поломано и разбито, как после обыска. Словно специально для нас пианист наигрывал что-то очень тоскливое и тревожное, как попурри из похоронных маршей.

— Давай выпьем шампанского? — вдруг предложил Гийом.

— Шампанского? — удивилась я. — Ты опережаешь события. Визу нам пока не дали.

— Нет, ты действительно зациклилась на этой визе. А если мы просто выпьем шампанского безотносительно визы?

— Но это же аперитив. А мы уже съели первое блюдо.

— Ну и что, мне что-то вдруг очень захотелось шампанского.

— Ты же никогда не пьешь шампанское.

— Я и в Москве почти никогда не бываю, почему бы не совместить эти два «никогда»?

— Но оно же дорогое, — не сдавалась я.

— Ну и пусть!

— Нет, ты не понимаешь, — я подалась вперед, — оно здесь очень дорогое.

Я потянулась за меню, но он перехватил мою руку:

— Я тебя приглашаю, это же романтический ужин.

— Честно говоря, у меня от шампанского голова болит.

— Тогда ты выпьешь только один глоточек, а я допью.

И прежде чем я успела что-то возразить, он встал из-за стола и пошел на перехват официантки.

* * *

«Причесывался», — отметила я про себя, когда он вернулся из туалета с влажными, зализанными назад волосами.

— А может, эта, с большими сережками, его начальница, — размышляла я вслух, запихивая за щеку последний кусок хачапури.

— Знаешь, я все ждал подходящего момента, чтобы тебе сказать, — перебил Гийом. — Вообще-то я планировал сделать это на Рождество, когда мы должны были бы гостить у моих родителей… Я не хочу, чтобы ты думала, что это из-за всяких бюрократических проблем… Поэтому, думаю, именно сейчас, когда непонятно, дадут Кьяре эту чертову визу или нет, момент самый подходящий… — Он набрал в легкие воздуха. — Я так изменился с тех пор, как мы вместе. Теперь, когда я думаю, то употребляю не «я», а «мы». Раньше я не думал вообще, а теперь думаю сразу за троих — себя, тебя и Кьяру. Вы для меня все, без вас я бы ничего не делал, ничего не хотел и ни к чему не стремился. И вот я хочу тебя спросить, серьезно, без оглядки на эти дурацкие визы: согласилась бы ты стать мадам Мийе?

Весь монолог я думала, зачем он держит мою правую руку, когда она мне так нужна для разделывания прибывшего десерта. Отрезвили меня только словосочетание «мадам Мийе» и коробочка из красного картона, поставленная на белую скатерть. Я проглотила недожеванный кусок хачапури.

— Ты что, делаешь мне предложение? — ошарашенно спросила я.

Он кивнул, и только тут я поняла, что его глаза увлажнились не от сигаретного дыма.

— Тут? Вот так?!

Снова кивок.

Господи, я была совершенно не подготовлена к такому повороту сюжета. Я даже не отрепетировала речь на эту тему, а между тем в домашних заготовках у меня имелись самые разные речи, от объяснения, почему Кьяра на него не похожа, до ликбеза о вреде прививок в первый год жизни.

Я осторожно взяла коробочку. Мне делают предложение, а у меня нет слов. Как будто каждая девочка тысячу раз не проговаривает перед зеркалом, что и, главное, как она ответит на этот главный в жизни вопрос. Но если рассуждать здраво, разве, встречаясь с французом, я не заслужила предложения с видом на Эйфелеву башню под переливы аккордеона, а не стенания этого пианиста-неудачника?

— Да, я понимаю, ты не так себе это представляла, — подхватил мои мысли Гийом. — Мы должны были бы сидеть в «Лё Тур д’Аржан»[25], смотреть на собор Парижской Богоматери, и потом должна была бы заиграть музыка из «Амели», но… — он наклонился ближе и понизил голос, — у этого пианиста нет нот «Амели», я уже спрашивал.

— Оно красивое, — загипнотизированно ответила я, рассматривая кольцо.

Повисла пауза.

— Я э-э-э… рассчитываю на какой-то ответ, — тихонько напомнил Гийом.

— Это же столько бумаг опять оформлять… Гийом сидел не шелохнувшись.

— Знаешь, — встрепенулась я, — можно мне подумать? Тем более что по французской традиции, как я понимаю, у меня в запасе есть минимум два года?

— Конечно, подумай, — как-то сразу обмяк он. — Но я настроился сыграть свадьбу этим летом.

— Так скоропалительно? — делано удивилась я. — Закрадываются подозрения, что это из-за визы.

— Послушай, даже если бы ты была стопроцентной француженкой, я бы все равно хотел на тебе жениться. Когда-нибудь. В один прекрасный день, когда смог бы подарить тебе кольцо с бриллиантами. А так пришлось немножко ускорить события и обойтись циркониями.

Я вертела колечко на безымянном пальце правой руки:

— Если бы я была француженкой, тебе было бы со мной скучно. Копи на бриллиантовое, это мне великовато. — И улыбнулась.

— Это значит «да»?

— Это значит теоретически «да», но практически… Quelle galère[26], — вспомнила я подходящее к случаю французское выражение. — Вот если бы ты был русским, тогда бы это было «да» безоговорочное.

— Если бы я был русским, ты бы на меня даже не взглянула. У меня был бы нос картошкой, квадратный лоб и плоский череп, — отозвался Гийом, поглаживая мою руку с кольцом. — А вот и счет принесли. Кстати, у тебя есть крупные купюры? Я думал, это пять тысяч, а оказалось сто рублей, они же почти одинакового цвета. Завтра сниму в банкомате и верну тебе.

Я досадно щелкнула языком. И расплатилась за ужин, на котором мне сделали предложение. Конечно же он завтра всё мне вернет. Но то будет завтра, в самый обычный день.

* * *

Мои галеры только начинались, и к свадьбе они пока имели мало отношения. Кьярин паспорт вернули с очередным отказом. Для французской стороны наши документы — как выяснилось позже, даже заверенные штампом Гаагской конвенции[27]— всего лишь непонятные орнаменты на гербовой бумаге. Иными словами, единственный выход вывезти дочь за границу был в том, чтобы получить ей французский паспорт. На который она имела все права — при условии регистрации послеродовых бюрократических процедур на французской стороне. Это занимало меня ближайшие пару месяцев. Советы юриста были забыты, мосты сожжены — через два месяца Кьяра стала настоящей француженкой с заграничным паспортом цвета бордоского вина, на котором красовался герб самой свободной Республики. Республики, которая ничего напрямую от тебя не требует, но все равно вынуждает сделать то, что ей нужно. В этом и заключается французская свобода — ты как бы сам принимаешь решение, но по сути у тебя нет выбора.