Марианн Энгел расстелила одеяло. Я хотел разуться, потому что в ботинки насыпался песок, но даже в темноте слишком стеснялся своей беспалой ступни. Она заметила, как жаль, что я не могу поплавать с ней или хотя бы зайти в воду по колено — кто знает, как кожа отреагирует на соль. Я инстинктивно понимал, что ничего хорошего не выйдет. Впрочем, какая разница, ведь в детстве я так и не научился плавать.

— Какая жалость, — отозвалась она. — А я вот обожаю воду!

Я положил голову ей на колени, и она рассказала мне об огромном волке по имени Сколл, что каждый день бежит за солнцем, пытаясь проглотить его. Говорят, когда наступит Рагнарек, битва, после которой погибнет весь мир, Сколл догонит и поглотит солнце, а брат его Хати пожрет луну, и звезды исчезнут с небес. Она рассказала мне об ужасных землетрясениях, что разорвут землю на куски, когда Мидгардорм, Змей Мидгарда, взмахнет в океане своим гигантским хвостом и вызовет огромные приливы. Всем богам придется принять участие в разразившейся войне, и, в конце концов, повсюду запылает огонь. Весь мир, сказала Марианн Энгел, сгорит, и лишь обугленные останки потонут в море.

— По крайней мере, в это верит мой приятель Сигурд.

Она вскочила с одеяла и стала торопливо раздеваться.

— Я пошла плавать!

Хотя обычно я просто принимал ее идиосинкразию, это заявление повергло меня в шок. Затея была явно и очевидно опасная. Я стал отговаривать Марианн Энгел, ссылаясь на холод.

— Да ладно! — возразила она. — Все так делают — ныряют в проруби!

Я о таком слышал — как люди прыгают на пару минут в ледяной океан, в основном ради всяких благотворительных акций — и знал, что за ними следят дюжины добровольцев, не говоря уж о врачах. При необходимости любой из сотен участников акции мог бы помочь вытащить пловца из воды, но здесь она совсем одна.

— Мне ужасно нравится, что ты обо мне беспокоишься! — воскликнула она. — Но я сто раз уже так делала!

— Да что ты, — усомнился я. — Когда? Где?

— В Финляндии. Часто! «В Финляндии».

— Это не значит, что сегодня нужно повторять. «Мы не были в Финляндии».

— Ты такой милый! Я всего на пару минут и не стану заплывать туда, где не достать до дна. — Одежда ее уже кучкой лежала на песке, но я еще раз попросил ее не купаться. — Всего несколько минут! Не на глубине.

Все будет нормально, точно.

— Я так тронута твоей заботой, — добавила она. — Но волноваться не о чем.

И спокойно двинулась к океану. Луна рябила в волнах.

Она не замерла, не вздрогнула, не брызнула и не плеснула на живот себе водой, чтобы привыкнуть к холоду. Нет, просто шла вперед, пока вода не стала ей по грудь, а потом легла на волны. Вот она погружается…

Слышно было, как смеется молодежь: мол, неужто есть дураки, что в такую холодину в воду лезут. Я смотрел на волны, чуть вспенивающиеся позади Марианн Энгел, а она плыла, плыла, но не на глубину, а вдоль берега. По крайней мере, держала обещание не заплывать далеко. Я следил за ней, ковыляя по песку, понятия не имея, что стану делать, если ей, к примеру, ногу судорогой сведет. Скажу «пока-пока». Закричу, наверное, позову подростков; после аварии тело мое ни в коем случае не справилось бы с ледяным океаном.

Тело мягко взрезало поверхность воды; плавала Марианн Энгел явно неплохо; несмотря на курение, она была сильная. Все же резьба по камню — тяжелый труд.

Иногда Марианн Энгел оглядывалась на берег, на меня. Кажется, улыбнулась; впрочем, было слишком темно и далеко — не разглядеть. Я нервно стискивал монетку с ангелом, пока, наконец она не поплыла назад.

Она повернула к берегу — к облегчению моему, с начала купания проползло всего лишь несколько минут — и вышла из воды совершенно в той же манере, что и заходила. Она не суетилась, не отряхивалась — она неторопливо приближалась ко мне, подрагивая от ночной прохлады, хотя гораздо меньше, чем я воображал.

— Знаешь, что было самое лучшее в этом купании?

— Нет.

— То, что я знала: ты на берегу и ждешь меня. — Она принялась полотенцем отжимать волосы — та еще работка, скажу я вам! — потом натянула одежду, которой я нервно тряс перед ней, зажгла сигарету и сообщила, что пора рассказывать еще про нас.

Всякий раз, когда она делала паузу, стараясь, быть может, добавить драматизма в свой рассказ, я пугался, что это наконец-то запоздалая реакция на гипотермию. Но вскоре так паниковать не осталось сил.

Ура, теперь худшее было позади! И состояние твое улучшалось с каждым днем.

До полного исцеления было еще далеко, но я уже не волновалась всякий раз, когда покидала комнату, что ты от нас ускользнешь в небытие.

Вначале ты отказывался говорить о своей жизни. Не знаю, то ли тебе было стыдно за все прошлые годы службы наемником, то ли слишком больно отзывалась в памяти последняя битва. Но раз уж твоя жизнь не подлежала обсуждению, мы разговаривали о жизни моей. Кажется, тебя она очаровала, очаровала я, хоть мне это было не вполне понятно. Что же интересного в монастыре? Глаза твои вспыхнули, стоило мне упомянуть о своих обязанностях в скриптории, и ты возбужденно спросил, где твоя одежда. Я достала ее из чулана. То были просто обуглившиеся лохмотья, однако монахини не смели выбрасывать чужое.

Стрела пронзила твои латы на груди, и большая часть материала вокруг обгорела, но во внутреннем кармане угадывалось что-то тяжелое, прямоугольной формы. Ты вытащил предмет, завернутый в кусок ткани. Из него так и торчало сломанное древко, а с оборота чуть выглядывал кончик стрелы. Ты покрутил предмет в руках, удивляясь, как этот случайный щит не дал стреле вонзиться глубже в тело. Потом вытащил наконечник и сунул мне в ладошку, добавив, что я могу делать с ним что угодно.

Я не задумалась ни на секунду; тут же заявила, что знаю, как поступить.

— И как же?

— Я верну это тебе, — ответила я. — Но сначала попрошу благословения отца Сандера. Тогда стрела станет твоей нагрудной защитой, а не орудием атаки.

— Я буду ждать, — отозвался ты, передавая мне сверток. — Это досталось мне от покойника.

Я развернула тряпицу и обнаружила от руки написанную книгу с опаленными, обуглившимися углами. Как же книга уцелела в пламени?

Я приложила книгу к твоей груди, и она идеально совпала с очертаниями ожога. Участок нетронутой кожи оказался в точности там, где стрела пригвоздила книгу к твоему телу, и теперь мне стало понятно, отчего в середине прямоугольника здоровой кожи появилась колотая ранка.

Я стала листать книгу, отмечая, что чем дальше, тем меньше делается прорезь в центре страниц, потом спросила тебя о покойнике.

Ты ответил:

— В наших рядах было два итальянца. Один погиб в битве, хороший парень по имени Николо. Это его книга.