Что-то похожее сказал Джованни ди Кардона{285} об одном человеке, желавшем уехать из Рима: «По-моему, он зря это задумал. Такой мерзавец, оставшись в Риме, со временем мог бы сделаться кардиналом». Или то, что сказал Альфонсо Сантакроче{286} вскоре после того, как кардинал Павийский нанес ему какое-то оскорбление. Случилось ему вместе с несколькими дворянами прогуливаться в окрестностях Болоньи, близ места, где производились казни. Увидев там недавно повешенного, он задумчиво посмотрел на него и сказал так громко, что все услышали: «Счастливчик: тебе уж больше не придется иметь дело с кардиналом Павийским!»{287}

LXXIII

Этот род шуток с ироническим оттенком хорошо подходит людям высокого положения, ибо, совмещая в себе достоинство и остроту, он применим как в развлечениях, так и в делах серьезных. Поэтому его использовали многие древние мужи, в том числе и весьма чтимые, как Катон, Сципион Африканский Младший и другие; но превосходнейшим в нем считают Сократа, а в наши времена – короля Альфонса Первого Арагонского{288}. Однажды утром, собираясь позавтракать, он снял многие драгоценные перстни, которые обычно носил, чтобы не замочить их при мытье рук, и не глядя протянул их первому, кто оказался рядом. Этот слуга подумал, что король не обратил внимания, кому их отдал, и за другими, более важными мыслями может легко забыть об этом, – в чем еще больше уверился, видя, что король о них не спрашивает. Проходили дни, недели, месяцы, и, не слыша о них ни слова, он был уже вполне убежден, что все улеглось. Так прошел почти год, и снова утром, когда король собирался завтракать, тот слуга встал перед ним и протянул руку, чтобы принять от него перстни. Тогда король, наклонившись к его уху, сказал: «Хватит с тебя и тех, а эти пригодятся кому-нибудь еще». Сами видите, как это изречение остро, разумно, царственно и поистине достойно великодушия какого-то нового Александра.

LXXIV

Сходен с этим, ироническим родом шуток и другой: когда чему-то отнюдь не похвальному дают почетные наименования. Великий Капитан, на другой день после битвы при Чериньоле{289}, когда дело было уже совершенно покончено, встретил одного из своих рыцарей облеченным в доспехи, роскошные до невозможности, словно он приготовился к бою. При виде его Великий Капитан сказал, обращаясь к дону Уго де Кардона{290}: «Все, можно уже не бояться бури: явился святой Эльм». Вы же знаете, что святой Эльм всегда является морякам после бури, подавая знак, что море успокоилось; и Великий Капитан таким сравнением уколол этого рыцаря, желая сказать, что его явление во всеоружии означает, что опасность полностью миновала.

Синьор Оттавиано Убальдино{291} был как-то во Флоренции в кругу некоторых именитых граждан; и когда зашел разговор о солдатах, один из этих горожан спросил его, не знает ли он Антонелло да Форли{292}, который тогда бежал из Флорентийской республики. А когда синьор Оттавиано сказал в ответ: «Я с ним не знаком лично, но всегда слышал о нем как о шустром бойце», другой флорентиец сказал: «Да уж, в самом деле шустрый: уходит, еще не попросив, чтобы его отпустили».

LXXV

Среди острот можно назвать также такие, когда человек слышит в речи собеседника то, чего собеседник не хотел бы сказать. Именно так ответил наш государь герцог кастеллану{293}, сдавшему крепость Сан-Лео, когда это герцогство было отнято папой Александром и отдано синьору герцогу Валентино{294}. В то время, о котором я говорю, наш государь герцог был в Венеции, и к нему постоянно приходили туда многие его подданные, по секрету передавая ему известия о том, как идут дела в государстве. Среди других пришел и тот кастеллан, который, после того как постарался оправдаться перед ним как только мог, сваливая все на невезение, сказал: «Государь, не сомневайтесь, у меня хватит мужества сделать все, чтобы стало возможно вернуть Сан-Лео». Государь герцог ответил на это: «Не трудись; как его потеряли, точно так можно и вернуть».