«У меня зависимость. Как только доберусь до «Завтрака», покончу с этим», пообещала я сама себе и толкнула дверь.

И, едва переступив порог, поняла, какую непоправимую ошибку совершила.

Ворон был снова пьян и его глаза, утром такие ясные, блестели жидким огнем. И он не был один. Рядом с ним на диване, развалившись в вальяжной позе и почесывая себе яйца, сидел … Курт Канарейка.

– Ты уже вернулась, дорогая? Входи, мы тебя ждем.

Я сглотнула и подошла.

– Ворон, ты собирался отвезти меня…

Он хрипло рассмеялся.

– А ты думала, я забыл, мышонок? Ах, я совсем запугал ее, Канарейка. Сейчас поедем, Курт забежал ненадолго. Возьмем водителя.

– Хорошо. – сердце колотилось в горле, я говорила медленно и осторожно. – Я пойду, соберу пока вещи.

– Сядь. – его глаза опасно потемнели и села рядом с ним, но он поднял брови.

– Что же ты садишься с краю, как неродная. Посередине полно места.

– Все в порядке…

– Сядь. Посередине.

И я пересела. Плотно сжимая колени, стараясь даже краешком платья не дотронуться ни до одного из них, но оба как нарочно широко раскинули свои ноги и зажимали меня с обеих сторон как клещами.

Ворон протянул мне стакан виски.

– Пей. Отметим твой диплом.

Я пригубила для вида, едва коснувшись жидкости губами, но Габирэль цепко следил за мной.

– Она совсем не выпила, Канарейка, ты видел?

– Видел, – подтвердил тот, не сводя с меня сальных глаз и я задохнулась от ненависти. Мерзкий ублюдок!

Ворон покачал головой, как будто ему было стыдно за меня.

– Ай-я-яй, Шелена, не хорошо так отмечать день, когда ты стала самостоятельной. За такие вещи надо пить до дна.

– Габирэль, ты же знаешь, я совсем не пью, мне становится плохо от бокала вина…

– Это потому, что ты пьешь его слишком мало. Пей.

– Пожалуйста, я не хочу.

– Пей, сука!

Его уже несло, и я по горькому опыту знала, что ничто не в силах затормозить Ворона, когда он такой. Так или иначе я пострадаю, единственное, что я могла сделать, не провоцировать его еще больше.

«Неужели ты, наивная дура, и в самом деле поверила, что он тебя отпустит просто так»

Под жадными взглядами мужчин я начала пить, давясь и захлебываясь, нутро жгло и меня начинало тошнить. Когда я с трудом допила, весь мой белоснежный наряд был в темных пятнах алкоголя.

– Ах, милая, – проворковал Ворон таким голосом, что меня продрал озноб, – ты залила себе свое чистое платье. Она такая неуклюжая, Курт.

– Я пойду переоденусь – я резко встала и чуть не упала от головокружения. Перед глазами поплыло.

– Куда же ты. Не оставляй нас. – Ворон уже был у меня за спиной.

– Платье. Грязное. – я с трудом сделала шаг, но он придержал меня за плечо.

– Мы просто его снимем и все. – с этими словами он с треском разодрал платье от подола до ворота и круглые маленькие пуговки бусинами града застучали по полу.

Я дернулась бежать, но он был готов.

– Стоять, сучка. Я тебя никуда не отпускал. – он шарил руками у меня по телу, оглаживая бедра, живот, грудь, выставляя меня на показ открывшему рот Канарейке.

– Ворон, пожалуйста…

Он больно потянул меня за волосы назад. Закрой рот.

– Видел когда-нибудь такое, а, Канарейка.

Застывший как столб Курт только что не истекал слюнями, пялясь на мое полуобнаженное тело. Моргнув, он яростно замотал головой.

– Всегда мечтал, всегда мечтал увидеть ее наглые высокие соски.

Ворон ухмыльнулся.

– Так за чем же дело стало? Мечты должны сбываться! – и он ножом разрезал мой лиф между грудей и чашечки жалобно упали вдоль моего тела. А Курт стоял и похотливо пялился на мои торчащие сиськи.

Ворон накрыл мои груди руками, потер большими пальцами соски, превратив в нервные антенны, дразня Канарейку.

– А о чем ты еще мечтал?

Как загипнотизированный, подошел Курт ко мне ближе, наклонился ко мне своим грязным ртом…

– Не смей, Курт, только попробуй, я разобью тебе твое подлое ебало, я вгоню тебе нож в яйца, только осмелься, пидор, я выцарапаю тебе глаза…

Ворон заткнул мне рот своим платком, провонявшим спиртом и солодкой. Накатила рвота и я часто задышала носом, пытаясь прогнать позыв.

– Обожаю, когда она такая наглая. Тебе я смотрю, тоже нравится, крысёнок? Пососи их. Я хочу посмотреть.

И Канарейка начал слюнявить мои соски, шумно чавкая, как боров.

Я вопила, и не слышала сама себя.

Я изворачивалась и только делала приятнее своим мучителям.

Мужчины дышали все тяжелее и тяжелее. Поощряемый Вороном, почувствовавший власть Канарейка опустился передо мной на колени и обеими руками взявшись за края белых трусиков, потянул их вниз. А потом просунул свой язык мне между ног. Я ударила его коленом в подбородок, и он опрокинулся назад, стукнувшись затылком о пол и прикусив губу. По его подбородку потекла струйка крови.

Ворон расхохотался. Зрелище явно было ему по душе.

– Нехорошая, очень плохая девочка. Ты должен наказать ее, Канарейка.

Злобно кивнув, Канарейка с трудом поднялся, подошел ко мне и ударил по щеке. Раз, другой, снова, снова, и снова. Я чувствовала, что по моему лицу течет кровь, что, возможно, нос сломан, что моя слюна просачивается сквозь платок и стекает по подбородку. И все это время в ушах не смолкал смех Ворона.

Когда ему надоело, он взял меня под бедра, развел их и приподнял, удерживая в полусидячем положении.

– Давай, Курт, трахни ее. Я разрешаю.

Канарейку не нужно было упрашивать дважды. Суетливо он спустил штаны до бедер и, путаясь в калошах, подошел ко мне, надрачивая свой белесый стручок. Меня все-таки сострясла рвота, и Ворон милостиво вытащил из моего рта заблеванный виски платок, не дав благословенно захлебнуться и не видеть того, что произойдет дальше.

Канарейка вошел в меня и стал, пыхтя дергаться и беспорядочно тыкать, как будто до этого никогда не трахал женщину. У меня в голове все вывернулось от шока, и я видела себя со стороны, скулящую нет, нет, нет. Это продлилось мгновение, и я снова ощущала всю мерзость, заливающую меня от глаз до пяток и поэтому я ясно увидела момент, как рука Ворона с зажатым в ней ножом зашла за спину Курту и ударила его под ребра.

Запахло дерьмом, у Канарейки горлом пошла кровь и фонтаном залила мою грудь, а он все непонимающе смотрел и продолжал конвульсивно двигаться внутри меня.

– Никто не может брать то, что принадлежит мне, – любовно произнес Ворон и Курт умер.