–  Это не Илдар, это я, – сказал Абумуслим Маналович. – Самовар, Пехлеван умер. В мучениях… Но ты ни при чем. Тебя никто не винит. Люди в панике, сильно озлоблены. Они понимают, что на них ставили опыты по уничтожению людей через животных. Если сможешь, передай командованию Лагуна, что мы все, кто останется в живых, поднимем большой шум из-за этого. Или…

–  Что? – спросил я.

–  Или пусть нам доставят антидот. Срочно, невзирая на погоду.

–  Абумуслим Маналович, я сейчас позвоню своему командиру, пусть он попробует через московские каналы передать ваше требование. Обещаю. Если есть возможность, передайте мои соболезнования родным Пехлевана…

* * *

Рагим стоял рядом, когда я разговаривал. И мои слова, конечно, слышал, несмотря на то что ветер пытался унести их подальше. И когда я повернулся, Рагим задал естественный вопрос:

–  Пехлеван… Что с ним?

–  Он умер.

Мне показалось, что Рагим вдруг стал выше ростом. По крайней мере, плечи он точно расправил и голову стал держать иначе.

–  Ты его вроде не так сильно бил…

–  Он умер от другого. С ним контактировала родственница, у которой сдохла корова. Сама родственница умерла чуть раньше. Лагун принес в ваше село какую-то заразу.

Они все четверо смотрели на меня вытаращенными глазами.

–  Доберусь я до этого подполковника… – стиснув зубы, проговорил Юнус. На его лице нервно заходили желваки.

–  Его должен захватить Илдар. Мы попробуем обменять его на антидот.

–  Что это такое? – спросил Тагир.

–  Препарат, который дезактивирует отраву. Он должен обязательно быть у тех, кто работал с химикатами. Нужно только захватить Лагуна живьем. Это спасет многие жизни. Антидот следует вводить тем, кто заболеет.

–  А твой подполковник что говорит?

–  Хорошо, что напомнил. Он пока ничего не говорит. Расчищают дорогу через перевал. Как только расчистят, мой подполковник двинет сюда с бойцами.

Я сразу же набрал номер подполковника Громадского.

–  Слушаю, Николай.

Я сообщил о смерти Пехлевана и коротко передал слова Абумуслима Маналовича.

–  Да, – вздохнул Виктор Васильевич, – ситуация выходит из-под контроля. Я, конечно, доложу в Москву нашему командующему. Но, думаю, у него будет такое же мнение, как у меня.

–  Какое мнение? – переспросил я.

–  Выход на высшие инстанции нежелателен. Это приведет к неприятным последствиям. Просто прилетит самолет, сбросит бомбу с зарядом объемного взрыва, и все село сгорит в одно мгновение. Слышал про «эффект Тандо»[20]?

–  Слышал, товарищ подполковник, – мрачно ответил я. – Рассказывали…

–  Вот нечто такое будет и у вас. Лучше попридержать язык и не торопиться с угрозами. И всеми правдами и неправдами попытаться добыть антидот. У тебя как обстановка? Мне из космической разведки данных давно уже не давали.

–  Пока без изменений после последнего доклада, товарищ подполковник. Лагун вышел к окраине села. Его там ждут.

–  Хорошо. Докладывай результаты.

Я деловито убрал трубку, стараясь при этом не смотреть в широко раскрытые глаза моих спутников. В принципе, как командир, я не обязан был докладывать им результаты разговора со своим командованием. Но в глаза им смотреть было стыдно, потому что в этих глазах я представлял в какой-то степени государственную власть, и мне не хотелось предрекать то, что может случиться с их селом в случае, если кто-то пригрозит возможностью поднять шум. Нужно понимать, что государство – это бездушная машина, механизм, который только на словах руководителей является гарантом свобод и защитником интересов простых граждан. В действительности любое государство, если ему это выгодно, может всех своих граждан смешать с землей – и не испытает при этом никаких эмоций. А наше государство – в особенности, потому что давно имеет именно такие традиции.

–  Что он сказал? – все же решил прояснить ситуацию Тагир.

–  Сказал, что погодные условия пока отрезали нас от всякой возможности получить поддержку извне. И потому мы должны сами, своими силами, добыть антидот.

Это я произнес твердо, ставя задачу не столько своим помощникам, сколько себе, чтобы не раскисать и не расстраиваться от неприятных дум. Они часто мешают сосредоточиться на чем-то важном, особенно когда стараешься задвинуть их подальше. Но четкая постановка задачи обычно помогает лучше, чем любые усилия собственной воли. Я понял, что помощи лучше не ждать; нужно действовать самим, решительно и даже предельно жестко.

Я поднял бинокль, прекращая таким образом всякие рассуждения и призывая своих бойцов настроиться на конкретные действия. Снегопад постепенно слабел вместе с ветром, но видимость все еще была недостаточной. Однако с десяти метров человеческую фигуру уже можно было различить. Группа бойцов отряда подполковника Лагуна все так же пáрила атмосферу своим потом, и двигаться дальше они пока, как мне показалось, не собирались. Но мы могли позволить себе подойти к ним ближе…

–  Вперед! – дал я команду. – Идем осторожно. Не разговаривать. Ветер в их сторону, может доносить звуки. Стрелять буду только я сам.

Я поднял пистолет-пулемет и постучал пальцами по глушителю, объясняя, почему стрелять буду только я. Жест был недвусмысленным, и все его поняли. Это был приказ. Мои бойцы, как мне подумалось, привыкли не задавать вопросов Пехлевану, его приказы не обсуждались. Точно так же сейчас не обсуждались и мои.

Я пошел первым. Теперь уже не было необходимости торопиться. Но я часто поднимал к глазам бинокль, чтобы рассмотреть группу внизу. Мы были готовы ускорить темп и пойти вдогонку в тот момент, когда нижняя группа начнет марш. Преследовать всегда легче, чем уносить ноги от преследования. И атаковать на марше нам было бы удобнее, снимая замыкающих одного за другим. Этот вариант уже был опробован и дал хорошие результаты. Но лагуновцы подниматься не торопились, и это меня нервировало. Мне не хотелось на подходе падать в сугроб и ждать. И я мысленно торопил противника.