Долой манерную серьезность, расстанемся со стереотипами без скандала. Да прибудет с нами озорное детство, а вместе с ним и жизнерадостная рассеянность!

Лишь самоуверенный глупец будет спорить с утверждением выдающегося философа Томаса Гоббса о том, что самоуверенность прибавляет сил. Даже спортсмены живут по этому принципу: сначала поставь перед собой завышенную цель, и даже если ты ее не достигнешь – ты довольно далеко зайдешь. Но мало кто обращает внимание на слово «обоснованная». Это не фигура речи, не пресловутое красное словцо, и сказано не для дивной звучности фразы. Обоснованность – мать прагматичных поступков. Совершенно позабыв о том, что перед принятием решения нужно взвешивать все «за» и «против», можно сильно обжечься.

Уверенность в своих силах – этакая мотивация, без которой ни один человек не возьмется за дело. Но именно что «в своих силах», а не в тех, которых не существует.

Некоторые самоуверенные люди предпочитают заявлять: «Мне ничего не страшно, я способен преодолеть любые препятствия». Сказано, конечно, со вкусом, с долей рисованного высокомерия и позерства. И если уж надевать на себя такую маску, то снимать ее ни в коем случае нельзя, тем более когда «любые препятствия» все-таки не будут преодолены. Ситуация, так сказать, патовая. И тогда на помощь приходит… философия. Как точно было описано в романе Константина Вагинова «Козлиная песнь»:

«После ужина универсальный артист Кокоша сел за пианино, начал импровизировать. В соседней комнате Асфоделиев, выбрав местечко потемнее, затащил Мусю на диван. Муся, в истоме после выпитого вина, позволяла ему проводить губами по руке, целовать затылок, но руки его отстраняла, подбородок отталкивала.

Тогда Асфоделиев попытался на нее воздействовать философией».

Философия, разумеется, помогла. И непререкаемая самоуверенность.

Право слово, это красивое умение – найти красноречивое обоснование своего безвыходного положения. Это подвластно лишь подлинному ученику Цицерона!

Как в бородатом анекдоте про старую лошадь, которая уговаривала поставить на себя: она же в хорошей форме, да и по-настоящему верит в себя. Результат, впрочем, разочаровал: лошадь проиграла, даже не добежав до финиша. Зато нашла что ответить: «Ну не шмогла я, не шмогла».

Истории про самоуверенность – это не только про тех, кто смог, но и тех, кто не смог. Потому что порок этот проявляется не в поступках, а в умении из любой ситуации выйти чистым из воды.

– Вам не кажется, что вы каждый раз допускаете ошибки?

– Зато это мои ошибки! – парирует самоуверенный человек.

– Но ведь умные люди учатся на чужих ошибках.

– Да, но если глупые, соответственно, учатся только на своих, стало быть, умные учатся на ошибках глупых?

Самоуверенный человек даже свои недостатки может превратить в достоинства. Хитрый тип!

Нельзя не обратить внимания на то, что всякий хороший аферист (если к таковому применимо слово «хороший») должен обладать изрядной долей самоуверенности. Во всяком случае, умелый обманщик, блестящий знаток ораторского искусства, непременно внушает к себе доверие. Дар убеждения – это то, что объединяет пророка и лжеца. Именно поэтому так трудно определить, кто из них кто. А порой и вовсе невозможно.

Мишель Монтень так говорит об этом в своих «Опытах»:

«Истинным раздольем и лучшим поприщем для обмана является область неизвестного. Уже сама необычайность рассказываемого внушает веру в него, и, кроме того, эти рассказы, не подчиняясь обычным законам нашей логики, лишают нас возможности что-либо им противопоставить. По этой причине, замечает Платон, гораздо легче угодить слушателям, говоря о природе богов, чем о природе людей, ибо невежество слушателей дает полнейший простор и неограниченную свободу для описания таинственного.

Поэтому люди ни во что не верят столь твердо, как в то, о чем они меньше всего знают, и никто не разглагольствует с такой самоуверенностью, как сочинители всяких басен – например, алхимики, астрологи, предсказатели, хироманты, врачи, id genus omne (и все люди подобного рода (лат.)».

Томас Гоббс в своем знаменитом труде «Левиафан» словно продолжает:

«А те, кто верит тому, что какой-нибудь пророк говорит им от имени Бога, приемлют слово пророка, оказывают ему честь и доверие, принимая за истину то, что он им рассказывает, независимо от того, является ли он истинно- или лжепророком. Так же обстоит дело и со всякой другой историей. Ибо если я не стал бы верить всему, что написано историками о славных деяниях Александра или Цезаря, то я не думаю, чтобы дух Александра или Цезаря или кто-либо иной, кроме историка, имели основательный повод считать себя оскорбленными».

Не думаю, что и обманщик искренне оскорбится, если ему все-таки не поверят. Афера есть афера, и у нее нет никаких гарантий. Единственное, что движет людей в этой ситуации, это риск. Но в силу самоуверенности риск оправдан. Это как в случае с известным «пари Паскаля», которое доказывает резонность выбора в пользу веры в Бога. Мол, если ты веришь – а Бог существует, – то тебя ожидает Рай (а неверующего, соответственно, Преисподняя). Если же Бога не существует, то всех ждет одна участь – впрочем, как ее назвать, никому неизвестно, ибо из числа атеистов не сохранилось ни одного свидетеля.

Аналогичным образом: если ты идешь на риск, плененный своей самоуверенностью, то при любом раскладе – и победе и поражении – ты едва ли разочаруешься в себе.

Хорошо ли обманывать свои чувства? Или это тот самый случай, когда роль, которую ты играешь, начинает играть тобой? Хотя к чему эти вопросы? Любая попытка рефлексии, напротив, приводит к разрушению устоявшихся ценностей. Сколько пытался разобраться Декарт в том, существует ли объективная реальность или же она плоть от плоти нашей фантазии? Так и остался на уровне сомнений. Это мы его помним, беднягу, по единственной фразе: «Я мыслю – следовательно, существую», однако изначально в слово «мыслю» он вкладывал значение «сомневаюсь». Разумеется, именно с сомнения и начинается подлинная мысль.