39. Реконструкция античного святилища в Пренесте. Здесь хорошо видно, что полукруглая форма дворца повторяет изогнутый контур храма богини Фортуны в его основании. Интересно, что это сооружение было построено на полстолетия раньше, чем театр Помпея (см. илл. 44), когда в самом Риме еще ничего подобного по масштабу не было

Тем не менее это углублявшееся взаимопроникновение было лишь одной стороной дела, и рассказ Гая Гракха о главе италийского города был лишь одним эпизодом в серии громких дел. Отдельные римские граждане вели себя бестактно и грубо, причиняли вред уважаемым членам общин союзников или унижали их. Другой консул задержал у себя группу высокопоставленных италиков, раздел их и выпорол плетью из-за какой-то оплошности в снабжении его хозяйства. Так это или не так, но все истории, в конечном счете исходившие из уст римлян, оговаривавших других римлян (правомерно или нет), свидетельствуют о царившей тогда атмосфере взаимных обвинений, злобы и отравлявших сознание слухов. Некоторые бесцеремонные действия со стороны официального Рима подпитывали ощущение политической исключительности римлян, с одной стороны, и понимание своей второсортности у союзников – с другой. Сенату казалось само собой разумевшимся, что он может устанавливать законы для всей Италии. Земельная реформа Тиберия Гракха, как бы она ни была популярна среди бедного римского населения, стала вызовом для богатых землевладельцев, у которых изымались «общественные земли», притом что простые италики исключались из распределения. Близкое знакомство, которое поддерживали некоторые представители италийской элиты с влиятельными римлянами (как иначе бы они заручились поддержкой Сципиона Эмилиана против реформ Тиберия), не смягчало обиды от того, что они не играли никакой роли в официальной римской политике и не участвовали в принятии решений.

В 120-х гг. до н. э. «италийский вопрос» все больше и больше раскалывал общество и вызывал вспышки яростной вражды. В 125 г. до н. э. жители Фрегелл попытались отделиться от Рима, но мятеж был подавлен армией того же Луция Опимия, который два года спустя сокрушил Гая Гракха. Фрагменты того фриза, который с гордостью ознаменовал участие местных воинов в совместных с Римом кампаниях, 2000 лет спустя были извлечены из-под обломков разрушенного города. В то же самое время в Риме усиливался страх перед наплывом приезжих, с узнаваемыми и в современном мире нотками ксенофобии. Один из оппонентов Гая, выступая перед народным собранием (contio), нарисовал печальную картину затопленных чужеземцами римлян. «Неужели вы думаете, – вопрошал он, – что, предоставив латинам гражданские права, вы и впредь будете стоять здесь в народном собрании, как вы стоите теперь передо мной, или что вы и впредь будете занимать те же места, что теперь, на всех играх и развлечениях? Неужели вы не понимаете, что эти люди заполнят все места?» Время от времени предпринимались попытки репатриировать иммигрантов или помешать италикам выдавать себя за полноправных римских граждан. Слыть слишком ярым сторонником «италийского дела», как оказалось, было небезопасно. Осенью 91 г. до н. э. предложение Марка Ливия Друза распространить гражданские права в пределах Италии кончилось для него плохо: его зарезали на пороге дома при прощании с толпой посетителей.

Убийство знаменовало приближение настоящей войны в «полный рост». В том же 91 г. до н. э. римский посланник оскорбил жителей города Аскул в Центральной Италии, а в ответ были перебиты все римляне в городе. Этот грубый пример этнической чистки задал тон всему, что произошло далее, по сути это было уже близко к гражданской войне. «Хотя мы и называем эту войну Союзнической, чтобы смягчить ненависть, но, если сказать правду, это была гражданская война», – как позже подытожил один римский историк.[41] Волна схваток прокатилась по всему полуострову: к примеру, в Помпеях вмятины от ударов катапульт 89 г. до н. э. видны в городской стене до сих пор. Римляне потратили немало сил, чтобы разбить италиков, и вырвали победу ценой огромных потерь и неистовой паники. Прощание в Риме с телом убитого в боях консула вызвало такую скорбь, что сенат издал указ хоронить погибших на месте сражения: решение, не чуждое и современным государствам. Однако в основном конфликт был довольно быстро исчерпан, примерно за два года. Мира удалось достичь при помощи одной простой уловки: полное римское гражданство предоставлялось тем италикам, которые не поднимали оружия против римлян или были готовы его сложить.

Может сложиться впечатление, что союзники начали войну ради получения римского гражданства, желая покончить с политической ущербностью и неполноценностью своего статуса. Так объясняло причины конфликта большинство античных авторов. «Добивались принадлежности к государству те, на чьем оружии держалась империя», – писал один из них, прадед которого был среди италиков, сражавшихся за римлян.[42] В излюбленной истории про то, как италики успешно превратились в римлян, рассказывается о судьбе человека родом из италийского региона Пицена. Ребенком на руках у матери он был проведен вместе с другими пленными в триумфальной процессии в Риме, когда отмечалась победа над союзниками, ставшими врагами. Пятьдесят лет спустя он, будучи полководцем, отпраздновал свой собственный триумф над парфянами. Таким образом, он стал единственным человеком, принявшим участие в триумфах с обеих сторон процессии. (Это был Публий Вентидий Басс). Побежденный стал победителем. Однако римские авторы, возможно, и поспешили подменить причины войны ее результатами или приписать италикам цель, которая вполне соответствовала задаче дальнейшего объединения их с римлянами.

Тем временем руководство с противоположной, италийской, стороны пропагандировало войну как сепаратистское движение, ставящее задачей полное отделение от Рима. Союзники уже начали создавать свое отдельное государство под названием Италия со столицей в переименованном городке Италике. Слово «Itali» («италики») штамповалось на свинцовых ядрах. Они чеканили монеты с изображением быка, символа Италии, бодающего волчицу, символ Рима. Лидер одного из италийских племен перевернул историю про Ромула и Рема с ног на голову, назвав римлян «волками, похитителями свободы Италии».[43] Все это не слишком было похоже на просьбу об интеграции.

Самый простой путь – это предположить, что союзники представляли собой не очень крепкую коалицию с разнообразными целями: одни собирались сопротивляться римлянам до последней капли крови, другие были вполне расположены пойти на сделку. И скорее всего, так оно и было. Но есть и другие, менее очевидные соображения. На самом деле некоторые признаки указывали, что «поезд», на котором Италия могла уехать от Рима, к тому времени уже «ушел». Выпущенные монеты, безусловно, заявляют о громкой антиримской риторике. Однако они ориентировались на вес римской монеты, и оформление их в точности копировало римские образцы. Создается впечатление, будто с некоторых пор единственным цивилизованным языком, с помощью которого италики могли атаковать римлян, был только римский, и это показывает, насколько глубоко проник Рим в жизнь италийских общин – назвать это можно как угодно: интеграцией или доминированием.