Но Таня напоминала совсем тупого ученика. Она молчала.

– Танюша, а ведь вы были уже большой девочкой. Но я вас не виню. Россиянам было начхать на это громкое событие. В августе две тысячи двенадцатого года Россия вступила в ВТО, во Всемирную торговую организацию, простите за грубое слово. Это был, конечно, не новый политический ветер, но сильный сквозняк, который грозил свиноводам крупозным воспалением легких. Вы хотя бы знаете, что таможенная пошлина на свинину в живом весе рухнула с сорока процентов до пяти? Вы можете себе такое представить? Вы закладываете в свои бизнес-планы условие, что импортная свинина при пересечении границы единовременно дорожает на сорок процентов, с учетом этого берете кредиты, развиваете свой бизнес… И тут вам хрясть по мордам, с завтрашнего дня импортная свинина резко дешевеет. Можете закрывать свою лавочку, теперь это сплошной убыток. Вот такой политический сквознячок случился, чуть свиноводов на помойку всех не выдул.

– Подождите, – встрепенулась Таня, – но вы что-то путаете. Все нормальные страны входят в ВТО, и ничего, как-то живут, развиваются, и с сельским хозяйством у них все хорошо. Вам не кажется, что плохому танцору всегда пол мешает?

– Милая Танечка, вы ненавязчиво назвали меня плохим танцором, то есть бизнесменом…

– Простите, я не хотела вас обидеть.

– Ерунда, вы меня этим обидеть не можете. Я это регулярно от наших чиновников слышу. И уж простите за навязчивость, тут я вынужден вам кое-что объяснить. Вы, конечно, девушка милая, но…

– Глупая, – подсказала Таня.

– Ну не так категорично, – поморщился Виталий Петрович, – я бы сказал, очень легковерная. Вам как объяснили в школе, что свободная конкуренция – это ключ к процветанию, так вы своим неокрепшим умишком этому и поверили. А оплотом свободной торговли в мире, по вашему разумению, является ВТО – Всемирная торговая организация. А знаете ли вы, Танюша, на каких условиях страны входят в эту вашу ВТО?

– Она не моя, – попробовала защититься Таня.

– Я так понимаю, что ответа по существу у вас нет, – в голосе Виталия Петровича появились жесткие ноты, – потому что ответ тут крайне неприятный. Каждая страна входит в ВТО на своих, только ей позволительных условиях, то есть на тех условиях, которые ей выторговали переговорщики. И объем разрешенной государственной помощи сильно различается по странам, и право на экспортные субсидии, и многое, что вам знать решительно неинтересно. Наши выторговали то, что смогли. Точнее, то, что им позволили. И по отношению к свиноводам наши переговорщики повели себя, разрешите называть вещи своими именами, совершенно по-свински. Вы хотя бы знаете, что, как только мы вошли в ВТО, ни один банк не стал выдавать кредиты на строительство свиноферм? Потому что этот бизнес получил удар под дых, он был фактически приговорен. Так-то.

Таня была придавлена новыми знаниями.

– Но обошлось ведь как-то… В магазинах сплошная наша свинина… – Она как будто утешала Виталия Петровича.

И это было нелишне. Он явно погрустнел и даже насупился, что редко позволял себе при малознакомых людях. Впрочем, и при хорошо знакомых тоже.

– Да, – сказал он с той интонацией, с какой ставят точку в разговоре. – Крым помог. Они нам санкции, мы им контрсанкции, послали ВТО к чертовой матери. Свиноводы ожили. Мы сейчас, как серфингисты, ловим эту политическую волну, на ней катимся. Импортозамещение – наше все.

– Так, значит, все хорошо?

Он помолчал и грустно сказал:

– Танечка, мне лет слишком много, староват я серфингом заниматься. Я бы предпочел ограничиться просто курятиной, просто добротным бизнесом. Но, как говорится, покой нам только снится… Вот мы и кувыркаемся с Игорем.

Повисла пауза, после которой нужно было или менять тему разговора, или уходить.

– Что ж вы пирожные не съели? – всплеснул руками Виталий Петрович. – Ну ничего, я распоряжусь, чтобы их вам с собой завернули. Будете вечером чай пить и меня, старика, вспоминать.

Это был сигнал, что пора уходить.

– И правда пора, простите, что заняла столько времени, – послушно согласилась Таня и не мешкая заспешила на выход.

– Танечка, – окликнул ее совсем у порога Виталий Петрович, – вы не ругайте меня за то, что я Игоря в это дело втравил. Животноводство сейчас – это, конечно, не подвиг, но что-то героическое в этом есть. Помните, как у Рождественского? «Если вы есть – будьте первыми; первыми, кем бы вы ни были. Из песен – лучшими песнями, из книг – настоящими книгами». Вот так он и живет.

Таня молча вышла, не торопясь спустилась по лестнице офисного особняка, тихонько побрела к метро. Со стороны казалось, что она осторожничает, чтобы не помять сверток, пахнущий пирожными. Но Таня несла более ценную ношу, она старалась не расплескать впервые возникшее в ней чувство уважения и благоговения к Лукичу.

Эта беседа по меркам журнального жанра была провальной. Ей нужно было набрать материал про Лукича, составить коллекцию подробностей его жизни, тех фактов и деталей, которые она как опытный ювелир предаст огранке, и они засверкают строками книги. Вместо этого она прослушала лекцию про экономику, про птицеводов и свиноводов, про ВТО и национальный проект, про дефолт и контрсанкции, про Крым и Воронеж, про Бродского и Рождественского, про футбол и серфинг. И почти ничего про бизнес Лукича.

И все же это была очень важная беседа. Виталий Петрович рассказал о Лукиче что-то такое, без чего все прежние знания, по крупицам собираемые Таней, не имели смысла. Появился гвоздь, на который будет вешаться весь материал этой книги. Это будет любовь. Любовь к делу. Не к деньгам и не к женщинам, а к делу, служение которому наполняет жизнь Лукича смыслом. Таня почувствовала хорошо знакомый зуд в руках, главный предвестник хорошего текста. Как там у классика? «И пальцы просятся к перу, перо к бумаге». Она напишет самую лучшую книгу. И не потому, что это единственный повод встретиться с сыроделом, а потому, что он этого заслуживает.

Татьяна Сидорова ушла в запой. По-другому это состояние трудно было назвать. Правда, запой был творческий, но что это меняет? То же состояние лихорадочной сосредоточенности на одном-единственном желании. У Тани, как у запойного алкаша, «горели трубы» и властно требовали променять весь мир на живительную влагу. Разница была лишь в том, что вместо «огненной воды» Таня жаждала писать буквы в ряд. Ради этого процесса, странного, по мнению большинства нормальных людей, она добровольно заточила себя в пространстве квартиры и выбиралась наружу только под натиском обстоятельств. Например, чтобы совершить короткую пробежку до ближайшего магазина, когда голод заявлял свои права. Все соблазны, сигналы, приметы внешнего мира воспринимались как досадные обстоятельства, мешающие работе. Она писала книгу. Точнее, книга писалась, используя Таню как передаточный инструмент. И журналистка Сидорова боялась спугнуть это чудесное состояние, подчинившись деспотизму рукописи.